"Люди со звезды Фери" - читать интересную книгу автора (Петецкий Богдан)

3

Девять приглушенных, отрывистых звуков. Девять часов утра, похожего на предыдущего и такого же, как все последующие.

Я не буду проглядывать запись. Знаю, что я там писал. Я помню лицо Реусса, таким, каким оно тогда выглядело, каждое выражение, каждое сокращение мышц этого лица, и не считаю, что имею достаточно причин, чтобы пережить это заново.

В кабине было холодно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Невольно скользнул глазами вглубь ниши, где располагалась аппаратура.

Мой «доктор», точная копия того, который остался на родимой базе, покоился в молчаливом бездействии. Достаточно подойти к нему, дать ток в цепи и усесться в кресло рядом. Раздастся низкий, безэмоциональный голос, опережающий мои мысли. Растолковывающий их, терпеливо и просто, как ребенку. У себя на базе я забавлялся подобными «разговорами» часами.

У себя?

Я этого не сделаю. Несмотря на то, что тот, кем я теперь стал, тоже находится у себя. Не в меньшей степени, чем те, которые там, внизу.

Я сконструировал «доктора», а точнее — воссоздал его, в первые же дни своего пребывания здесь. Не помню, на что я рассчитывал. Но, наверняка, не руководствовался мыслью об одиночестве. Если уж чем-либо, то скорее созерцанием враждебного, неприятного. Тогда я еще пытался отыскать в себе следы этого.

Убедился я в одном. Мои автоматы пригодны до тех пор, пока человек на самом деле остается самим собой. В первый раз мне это пришло в голову во время разговора с Реуссом. Потом же все это становится фарсом. Не потому, что автомат излагает, точно, упорядоченно и логично, фальшь. Фальшь эта тоже может послужить пищей для размышлений. Нет. В игру вступает самая элементарная скука. А в моем случае — и нечто большее.

Так или иначе, но мой новый «доктор» вот уже несколько месяцев молчит. И я не вижу, из-за чего бы могло прерваться его молчание.

А с климатизатором я перестарался.

Я изменил положение регулятора и ушел в центр кабины. В любом случае, аппаратурой я обеспечен. Стимуляторов у меня — полный комплект. И я могу ими пользоваться, как только пожелаю. Например, чтобы почувствовать себя в безопасности от себя же самого.

Я неоднократно повторял себе, что именно это, эта возможность, отличает меня от обитателей Четвертой. Но это неправда. И не так важно, отчего неправда.

Посмотрим, что станется с теми, внизу. Я называю так «копии», хотя это не имеет смысла. Главный экран в моей кабине, на который автоматы транслируют изображения с фермы, повешен несколько под углом. Это производит впечатление, что я наблюдаю за поверхностью с высоты космической станции.

Что с ними будет? Я знаю одно. Теперь я не стремлюсь к иллюзиям, поскольку смог обходиться без них с самого первого дня. С первой недели. С первого месяца.

Впрочем, что бы они могли сделать? И пускай перед отлетом Сеннисон и прочие и себя, и меня уговаривали, что только поэтому они позволяют мне остаться. И если они вели себя при этом так, будто сами наисерьезнейшим образом убеждены в этом.

Забавно. Я, со своей ненавистью, которой ничего не могу противопоставить, должен выискивать признаки агрессивности в копиях. Гораздо лучше, что все это — только отговорки. Даже если они и в самом деле — машины, созданные для войны.

А я кто такой? Во всяком случае, не тот субъект, которого я могу видеть в зеркале. То, что всему остальное: мозг?

Я подошел к экрану. Показалось изображение фермы, в общем виде. Я дал увеличение.

Вот они. Сидят за длинным, деревянным столом, частично прикрытым от солнца выступающей крышей веранды. Мужчины раздеты до пояса, и только Муспарт, один из трех, не знаю — который, так и не скинул с себя зеленую сорочку без рукавов, сшитую из какого-то чехла. Теперь из дома появилась Нися с большим тяжелым подносом. Один из мужчин поднялся, чтобы помочь ей.

Это он.

Я невольно отшатнулся. Но я — спокоен. Это «я спокоен», я повторяю при каждом сеансе связи. Когда я чувствую, что мне это не помешает.

Теперь ничто во мне не дрогнуло. Что-то изменилось. Я осознал это в то же мгновение, как только увидел его. Но не стал размышлять об этом. Чтобы не нарушать своего спокойствия, которое на этот раз не было надуманным.

Може. Петр. Могила первого, или — быть может — второго, находится на окруженной высокими деревьями поляне, в полутора километрах к западу от строений фермы. В той могиле должен лежать кое-кто другой.

Я.

Я?

Нися и Може справились с подносом. И присоединились к остальным. Освещенные косыми лучами заходящего солнца, за этим длинным столом, они выглядели фермерами со старинной, музейной картины.

Утром исполнился ровно месяц с моего последнего посещения Четвертой Планеты. Полечу. И не опоздаю. Я точно придерживаюсь установленного самим собой распорядка этих «визитов», словно дело в самом деле касается детально запланированного эксперимента.

Утром.

У меня есть время поразмыслить об этом. А пока меня ожидает ежедневный обход наблюдательных постов. Я проверю записи автоматов, вернусь, и как всегда, возьмусь за писанину часов до двух ночи.

— И все же, как это было… с тобой? — спросил наверно уже в пятый раз Сен.

Он мог бы и не спрашивать. И даже — не должен был.

— Не знаю, — ответил Реусс, в его голосе не было ничего, кроме смущения.

Он помнил посадку «Анимы». Мог в точности описать, как разворачивались события двадцать четвертого сентября две тысячи восемьсот тридцать второго года. Однако, все, что касалось обитателей планеты, их цивилизации, роли, которая была отведена в ней людям, оказывалось «не знаю», и Сеннисон имел уже достаточно времени, чтобы смириться с этим. Теперь он попробовал подобраться с другого бока:

— В ста метрах отсюда, — он кивнул в направлении иллюминатора, — находится могила. Знаешь, кто в ней лежит?

Реусс вздохнул и неожиданно улыбнулся. То была улыбка хулигана, которому перед операцией на нем самом хватило сил пошутить.

— Нет, — спокойно ответил он. — Но догадываюсь. Достаточно на тебя посмотреть…

— Ты сам, — выпалил Сеннисон.

Реусс кивнул.

— Этого я и ожидал, — безразличным голосом заявил он. — И все же ты ошибаешься. Вот я, сижу перед тобой.

Я воспринял это с удовольствием. Сен начинал раздражать меня. Он никак не мог расстаться с уверенностью, что вытянет из Реусса что-нибудь, что сможет сразу все прояснить. Например — описание дороги к остальным членам экипажа «Анимы». Мы уже располагали полной записью проекции его мозговых полей. Автоматы подвергали его всевозможнейшим тестам. На все это ушло битых три часа. Но Сен верит в «живое слово». И никак не хочет признать свое поражение.

— Тогда, быть может, ты соизволишь сказать нам, — резко произнес он, — кто же именно там лежит? Если ты сидишь здесь?

— Реусс, — спокойно ответил Реусс. — Но не могу сказать вам, какой из серии…

Сен прикрыл глаза. Гускина прямо передернуло.

— Это ты знаешь?! — выкрикнул он.

— В том то и дело, что не знаю…

— Гус спрашивает, — вмешался я, — знаешь ли ты, что туземцы вас, если так можно выразиться, использовали… Разумеется, — тут я повернулся к Гускину, — он об этом знает. И дал нам достаточно ясно понять это. Только вы продолжаете делать вид, что вопрос этот — табу. И играете в деликатность, которая никому не нужна, а уж Реуссу — наверняка. Скажи им, — обратился я непосредственно к нему, — как они это делают? И где? Ведь не в океане же?

Стало тихо.

— В океане, — ответил немного погодя Реусс. — Это — единственное, что я знаю наверняка. Обо всем остальном… — он пожал плечами. — Что касается той могилы, — добавил он чуть позже, глядя в глаза Сеннисону, — то в ней лежит действительно Реусс. Не какой-либо автомат, или другой объект, только внешне напоминающий Реусса, но лишенный его памяти, лишенный запечатленных в сознании и подсознании качеств, которые и характеризуют человеческую личность по мере ее развития. Самый настоящий Реусс. Это так же определенно, как то, что мы находимся в системе Фери, и что я сам — самый что ни на есть настоящий…

— Откуда ты знаешь? — В Сене проснулся провокатор.

— Я ведь это видел… К тому же, мы разговаривали…

— Реусс с Реуссом?

Он опять улыбнулся. Но тут же стал серьезным.

— Вы все еще не поняли…

С меня этого было предостаточно. Я встал, подошел к бачку и напился.

— Дай мне тоже, — попросил подлинный Реусс.

Я молча протянул ему наполненный стакан. Я, на его месте, выпил бы Красное Море, чтобы ему не пришлось расступаться по воле великого пророка. Я представил себе Сена, обращающегося к морю с молитвой, и расхохотался. Они с тревогой воззрились на меня, все трое.

Да, только вот это не Сен вышел из моря. И, что еще хуже, речь шла не о Красном Море.

Четвертый час утра. «Идиома» все так же стояла на месте своей посадки, хотя уже никто не ожидал появления уцелевших членов экипажа «Анимы». А будь даже так — это являлось бы еще одним аргументом в пользу того, чтобы немедленно стартовать на орбиту.

И все же мы не торопились. Переглядывались с Реуссом, прислушиваясь к его «беседе» с автоматами, ведь вечер и ночь. Я мечтал только об одном. Чтобы, наконец, болтовня эта кончилась, и мы отправились спать. Я просто засыпал на ходу.

После того, что Реусс только что сказал, мы знали практически все. Но нам потребовалось дьявольски много времени, чтобы понять это. Что он ничего больше не скажет, потому что говорить больше не о чем. Автоматы справились бы с этим в несколько минут.

Я посмотрел на Реусса. Он выглядел крайне усталым. Я повнимательнее пригляделся к его лицу. Вот тогда-то мне и пришло первый раз в голову, что те самые автоматы, с которыми я так сжился, которые стали для меня так же необходимы, как для другого — друзья или противники, сохраняют свой смысл лишь до тех пор, пока человек продолжает оставаться самим собой.

Любопытное открытие. Единственным его слабым местом было то, что оно могло иметь касательство только к Реуссу. И ни в какой мере не распространялось на нас.

Мы уже знали, что произошло с «Анимой». Они тоже приземлились возле океана. И не особенно тревожились насчет того, что происходит у них за спиной. Движение склона и взрыв произошли одновременно. Тотчас же рассыпались антенны.

Потеря связи не означала еще катастрофы, как мы думали раньше. Они еще смогли просуществовать нормально около двадцати минут. Подняли корабль в воздух. Убедились, что все побережье затянуто черным туманом, и решили, что единственное, что им остается, это поискать счастье в океане. Они опустились на воду в нескольких сотнях метров от берега, напротив того места, в котором произошел взрыв. Точнее, так они тогда думали.

И — ошибались. Но откуда они могли знать? Несколько минут они пытались и без каких-либо особенных происшествий оказались на дне. И даже не очень глубоко. Реусс утверждал, что до поверхности не больше тридцати метров. Зато вся аппаратура корабля, от двигателя главной тяги до зажигалки, перестала отзываться на приказы. Остановились компрессоры. Они начали задыхаться.

Так продолжалось минут десять. Не больше. А потом бортовая аппаратура, словно ничего не происходило, возобновила нормальную работу. Но не вся. Глухими ко всем попыткам и способам остались генераторы излучателей и двигатели.

Скорость, с которой обитатели океана разобрались что к чему, кое-что о них говорила. Это было для нас первым практическим упражнением, которое следовало из Реусса. Но я бы соврал, сказав, что оно было для нас утешающим.

Вслед за этим последовал ряд других указаний, не менее обнадеживающим. Реусс не знал, каким образом он сам и остальные члены экипажа покинули ракету. Он запомнил тесные, словно бы стеклянные помещения, в которых их держали. Их разъединили, но они могли общаться между собой, словно находились не дальше, чем в нескольких метрах друг от друга.

Реусс не смог определить, как долго они там находились. Им казалось, что прошли месяцы. Судя по отсчету времени, им это не только казалось. В любом случае, у них было достаточно возможностей для обмена мыслями. Но только в первые дни они говорили о том, что их поджидало. Потом же — вспоминали базу, даже Землю. Вслед за тем дошла очередь до каких-то глупых игр, позабытых с детства.

Я мог себе это вообразить. Вокруг них ничего не происходило. Настолько ничего, насколько это возможно. Они не ели, но и не ощущали голода. Физиологические функции не доставляли им никаких хлопот. Время от времени они замечали какое-то движение за стеклянными стенами своих камер, но ни разу не смогли определить его, сопоставить с ним что-либо конкретное.

Неподвижность, тишина, свет. И дружеский флирт. Надо было быть с базы на Проксиме, чтобы не свихнуться от этого.

Я упомянул о свете. Это началось позднее. Пространство возле них неожиданно прошивали невероятно яркие, невыносимые для глаз лучи. Они сами себе начинали казаться прозрачными. Чувствовали, что излучение проникает в самые крохотные клеточки их организмов, как оно расщепляет их, ощупывая каждый атом по отдельности. Их охватывал страх, что они перестают представлять из себя стабильные структуры. Реусс говорил, что это впечатление было самым сильным из всех, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни. Ему приходилось прикасаться к голове, плечам, шевелить руками, чтобы убедиться в их наличии, в том, что они составляют единое целое с прочими органами.

Длилось это, обычно, не дольше нескольких десятков секунд. Но повторялось все чаще. И регулярнее. Дошло до того, что они безошибочно предчувствовали каждый «сеанс». Нервная система людей превратилась во что-то типа будильника. Они не думали, что их положение может еще больше ухудшиться. Я способен в это поверить.

Но они ошибались.

Это началось сравнительно недавно. Две-три недели назад. С того дня они перестали вспоминать Землю.

Первым оказался Муспарт. После очередного светового «сеанса» Реусс спросил у него о какой-то несущественной мелочи. Муспарт ответил — на два голоса. Точнее, голос был тот же самый. Но принадлежал двум людям. Потом появились следующие. Порой Реусс, как он выразился, насчитывал до одиннадцати двойников.

С этим они освоились быстрее, чем можно было предполагать. Их нервы, должно быть, были притуплены выматывающие бездельем. Однако, они сохранили трезвость мышления. Темой их разговоров, так как несмотря ни на что, они вновь начали переговариваться между собой, вновь стало их нынешнее положение. Для тех данных, которыми они располагали, они смогли разобраться в нем достаточно ясно.

Во-первых, они установили, что «размножение» происходит во время облучения. Реусс, будучи биохимиком, даже разработал гипотезу. Согласно ей, обитатели океана добились гораздо большего, чем мы, прогресса в области пороговой логики. Это дало им знание о любых нейропсихических структурах, что, в свою очередь, явилось основой для сравнительно быстрой расшифровки, так, словно бы и не было чуждых организмов землян. При определенной технологической свободе, в которой Реусс и его товарищи убедились на собственном опыте, их «хозяева» не испытывали особых трудностей с изготовлением материала или, если это вас больше устраивает, матрицы. Более точно здесь подходило бы определение «клише».

Все остальное — дело методологии и техники. Что касается последней, они даже не пытались ее вообразить. Они ничего не видели и ничего не знали. Методология же — наоборот — казалась крайне простой. Нечто вроде спектрального анализа. Излучение с неизвестной характеристикой проходит сквозь модель и распространяется дальше, в направлении клише, или же матрицы, на которой запечатлевается запись органических и неорганических компонентов, в пропорциях, в точности соответствующих модели, подвергнутой количественному анализу. По дороге но проходит сквозь аппаратуру, которую Реусс назвал «программирующей линзой», которая фокусирует луч и обогащает его новыми, заранее предусмотренными конструкторами, импульсами. Анализ там переходит в процесс синтеза.

Разумеется, никто из них понятия не имел об излучении такой информационной насыщенности, но безопасном для исследуемого организма. Но, как я уже говорил, технику обитателей океана они обходили стороной.

Приняв это объяснение, которое ничего не объясняло, люди с «Анимы», или — быть может — уже люди с Третьей Планеты Фери, призадумались о том, чего ради хозяева океана доставляют себе столько хлопот. От ответа на этот вопрос зависело многое. Прежде всего, это могло пролить свет на то, что было для них самым важным — чем все это для них кончится.

На помощь пришло время.

Они смирились с фактом, что число их постоянно растет. К этому они попытались как-то приспособиться. Выдумывали имена, в крайнем случае обходились номерами. Но однажды убедились в отсутствии нескольких человек из своей группы.

Невыясненным образом, неожиданно, люди исчезли. Они не ощущали их отсутствия, поскольку каждый, основываясь на собственном опыте, считал, что это касается только «дубликатов», очередных копий. Они просто констатировали факт. Впрочем, поточная «продукция» заполняла пустоту в их сердцах.

Первым, кто вернулся, оказался именно Реусс. Не тот, который сидел сейчас в кресле, опутанный проводами и датчиками диагностической аппаратуры. Но это не имело значения.

На основании того, что они от него услышали, они смогли уточнить свою предыдущую гипотезу. Впрочем, теперь это становилось гораздо большим, чем гипотеза.

Людей использовали для войны против суши. Неплохая идея. Их организмы были приспособлены для функционирования в атмосфере. Так же, как обитателей океана — для существования в воде. Судьба даровала этим последним модели для создания идеальных машин, способных на осуществление самостоятельных действий на поверхности. Они воспользовались шансом. И приступили, если так можно выразиться, к серийному производству.

Из того, что один Реусс рассказывал другому, получалось, что перед человеком, замкнутом в стеклянном коконе, неожиданно оказывается свободное пространство. Впереди видна только суша. Человек инстинктивно начинает идти в сторону берега. Через несколько шагов с удивлением обнаруживает, что его руки сжимают черный предмет, своей формой напоминающий излучатель.

Потом следовало нечто такое, что Реусс, ни один из Реуссов, не мог объяснить. В какое-то мгновение человек замечал движение на суше, ничего конкретного, никакого живого существа, и знал — перед ним враг. Он решал прибегнуть к помощи неизвестного ему оружия. Вскидывал его к глазам. И тогда черный предмет начинал жить своей собственной жизнью.

Тот, кто вернулся, успевал сделать это вовремя. Иным, очевидно, это удавалось хуже. «Наш» Реусс вышел вчера из океана впервые.

Вот и все, что мы услышали из уст первого спасенного члена экипажа «Анимы».

Но так ли это?

Действительно ли человек, который находился перед нами, прилетел сюда с Земли?

Все остальное было не больше, чем дружеской игрой. Философически — прокурорской болтовней, затянувшейся до четырех часов утра. Дымовой завесой.

Любым способом, через силу, от него пытались добиться, кто же он такой. Точнее, этим занимался Сеннисон. Гус вел себя более сдержанно. Он лишь наблюдал за его попытками. Но не больше.

Было ясно, что их усилия напрасны. По одной простой причине. Реусс не знает. Как же это просто. Он — не знает. Он помнит собственное, земное детство, учебу, работу, каждую мелочь из того, из чего складывается личность человека. Друзей своих и недругов. Девушек. Но он отдает себе отчет, что каждый из его двойников, до последнего нейрона скопированный по образцу и подобию оригинала, несет в своем сознании идентичный багаж. Что он мог сказать нам? Что он — именно тот, кого мы помним по базе? Но для этого он был слишком честен. Даже нет. Он был просто исследователем. Человеком науки.

Именно непонимание того, с кем он имеет дело, заставляло Сеннисона без конца задавать вопрос: «Все же, что с тобой было?» И то же самое непонимание заставляло Реусса каждый раз отвечать: «вы все еще не поняли…»

Не знаю, кто как, а я понимал уже достаточно много, чтобы наконец-то отправиться спать. О чем и заявил им.

— Подожди, — ответил Сен таким тоном, каким извещают о приближении великой минуты. Он оставался перед Реуссом в позе фехтовальщика, который только что выбил шпагу из рук противника.

— Если тебе привили чувство враждебности к обитателям суши, то почему, черт побери, ты направил оружие в ту сторону, где находятся люди? То есть — на Жиля и Гуса. Там, на этих дюнах?

Реусс поднял голову и посмотрел на Сена с выражением человека, только что оторванного ото сна.

— Я? — переспросил он с безграничным удивлением. — Что это тебе пришло в голову? Я целился на холмы, за которыми были они…

— А нас не видел? — вмешался Гускин.

Какое-то время царило молчание. Потом Реусс провел ладонью по лбу и опустил глаза.

— Видел… — пробормотал он.

— Ну, парень, — взорвался Сеннисон.

Отдых показался мне преждевременным. Я ждал, что будет дальше.

— Ну, парень! — повторил Сеннисон. — Жители этой роскошной планеты грызутся между собой. Согласен. До уровня технологических существ здесь развилась не одна раса, как на Земле, а две. Или их больше? — мимоходом поинтересовался он.

— Две, — ответил Реусс.

Он внимательно слушал.

— Об этом потом, — махнул рукой Сен. — Сам не знаю, чего ради спросил об этом. Получается, что до определенного момента каждый из этих видов развивался самостоятельно, в собственной среде, осваивая ее и перестраивая по мере развития цивилизации. Они ничем не мешали друг другу. Ведь существует большое естественное различие между образом жизни на суше и в воде. Такое положение дел длилось до тех пор, пока одна из культур, или обе одновременно, не достигли стадии развития, на которой любая цивилизация начинает сталкиваться с явлениями биологического давления. Одновременно она является той стадией, на которой технологические существа не способны на экспансию в районы, где условия существования полностью отличны от тех, в которых они развивались. Нашей естественной средой обитания не являются, к примеру, Атлантический Океан или планеты Проксимы. И все же человек чувствует себя там вполне сносно. Это дело техники, биохимии, биоматематики, наконец… Но хватит об этом. Создавалось ситуация, в которой сосуществование рас, в условиях исключительного права каждой из них на свою собственную среду обитания, сделалось невозможным. И тем, и другим стало тесно. Я понимаю. Понимаю, что при таком положении одна из рас должна исчезнуть с лица планеты. Умереть. Я не хуже понимаю, почему эти, из океана, с такой радостью воспользовались упавшей на них с неба, в буквальном смысле, возможностью, в образе существ, приспособленных к наземному образу жизни, которых только брать, да пускать в серию, но с одной маленькой «поправкой», одним крохотным усовершенствованием, не задевающим даже глубинных слоев нейропсихической структуры.

Он замолчал ненадолго, задумался, обвел глазами меня и Гускина, потом воздел руки к нему и замер на несколько секунд в такой позе, словно позируя для портрета средневекового фанатика. Он все больше раздражал меня, хотя и не могу сказать, чем именно. То, что он говорил, не было глупостью. В отличие от предшествующего.

— Впрочем, не один я, — воскликнул он. — Любой из нас знает, как обстоит дело. Но, все же, есть одна деталь, которая для меня непонятна. И никто другой, кроме тебя, — тут он уперся взглядом в лицо Реусса, — не сможет объяснить этого. Не нам, если ты на это не способен. Себе. Сам подумай немножко. Тем тесно. Все верно. Но, черт побери, какое тебе до этого дело? Ну, привили тебе враждебность к «неземным». Бог с ним. Но ведь ты — Реусс, ты прилетел с Земли, принадлежишь к исследовательскому отряду Проксимы, у тебя в прошлом сотни научных работ, у тебя — приятели на обоих полушариях, ты сохранил память обо всем, что делало из тебя человека… Погоди, — бросил он, заметив нетерпеливый жест Гускина. — Ты высаживаешься на чужой планете, — продолжал он, вновь обращаясь к Реуссу. — Идешь на дно, вместе с кораблем. Торчишь там месяцы… многие месяцы. В один прекрасный день ты выходишь на берег — и видишь людей, которые прилетели спасать тебя, людей, на встречу с которыми когда-либо в жизни ты уже потерял надежду, так же, как и с солнцем, с небом, с миром в целом, ты останавливаешься, и что дальше? Скажи, что? Что ты делаешь? Ты смеешься? Плачешь? Бежишь в их сторону? Нет. Ты помнишь только об одном. Что напротив тебя, на холмах, враг. Враг, который впрочем, не несет никакой опасности твоей расе. Или — несет?

Последнюю фразу Сен процедил сквозь стиснутые зубы. И в ней прозвучало столько злости, что ему самому сделалось неудобно. Он выпрямился, провел по губам языком и задрал голову. Теперь взор его был нацелен на стену, сразу над окаймлением главного экрана.

— Подумай, Реусс, — продолжал он смягчившимся, чуть ли не дружелюбным тоном. — Подумай, насколько сильно должно быть в тебе то, чем заразили тебя создатели… копий. И не удивляйся, что мы хотим, что мы обязаны разобраться с тем, кто же ты на самом деле такой…

В кабине сделалось тихо. Очень тихо. После последних слов Сеннисона тишина эта еще более сгустилась. От нее звенело в ушах. И она протянулась до бесконечности.

Мне расхотелось спать. Это не значит, что я был шокирован. Сен просто вслух высказал то, о чем мы размышляли со вчерашнего вечера. И я не видел причин, по которым мы не могли бы убить на те же размышления еще пару часов этой ночи.

Тем не менее, я ждал ответа.

— Только, черт бы тебя побрал, — неожиданно добавил Сеннисон, словно вспомнил о чем-то таком, что вновь добавило ему злости, — не смей больше говорить, что мы еще чего-то не понимаем. Что мы все еще никак не можем понять…

Реусс выпрямился. И начал откреплять ремни, притягивающие его к креслу диагностической аппаратуры. Движения его были спокойными. Но сам он спокоен не был. И избегал наших взглядов.

Наконец, он справился с датчиками и кабелями, встал и начал кружить по кабине. Потом вдруг задержался перед боковым иллюминатором и уставился в ночь. Он простоял так довольно долго. А потом мы услышали его тихий, словно бы приглушенный голос:

— Вы были правы. Я должен пойти туда. Я пойду туда…

Сен сделал полшага в его направлении и замер.

— Куда, — Гус был вынужден проглотить слюну, прежде чем смог спросить: — Куда ты пойдешь?

— Туда, — ответил Реусс безжизненным тоном, — на могилу Реусса…

Он неожиданно повернулся и шагнул к Сену.

— Да, — очень серьезно произнес он, — то, о чем ты говорил, я действительно не принимал до сих пор во внимание. Это моя вина. Это я не понимал, в чем же дело, а не вы. Приношу извинения…

С меня этого было достаточно. И даже больше.

— От меня вам никакой пользы, — сказал я, вставая. — А через два часа начнет светать. Не знаю, как вы, а я отправляюсь спать. Спокойной ночи.

Никто из них не ответил. Уже в дверях меня догнал голос Гуса:

— Подожди, Жиль! — сказал он, после чего обратился к Реуссу: — Как ты думаешь, нам здесь ничто не угрожает? По крайней мере, сегодня ночью?

Реусс несколько секунд разглядывал его, словно не понимая, что это именно к нему обращаются, потом очнулся и покачал головой.

— Все, кто возвращался, выходили из океана днем. Со стороны этих, с суши, я тоже не стал бы ожидать неожиданностей. В конце концов, это дело между ними и… обитателями моря.

Еще немного — и он сказал бы «между ними и нами». Именно так это прозвучало.

Кроме того, мне показалось, что когда он заговорил о «тех, с суши», глаза его заблестели. Это была мгновенная вспышка, но она мне очень не понравилась. Однако, я мог и ошибаться.

— Ничего, только потеря времени, — ужасался Гус ранним утром следующего дня, в добрых пятнадцати километрах от места посадки «Идиомы».

Это были первые слова, которые прозвучали в кабине летуна после краткого прощания с Сеном и одним из Реуссов.

Выражение моего лица должно было свидетельствовать о неизменном интересе.

— Люди в океане, а не там. — Гус указал подбородком на виднеющиеся перед нами горы. — Хотел бы я знать, чем мы тут, собственно, занимаемся…

— Ждем, — пояснил я.

Он замолчал.

Я не знаю ничего более пригодного для размышлений, чем рассуждения о том, что именно должно происходить, вместо того, что собственно делается.

Мы уже кое-что знали об одной из сторон, принимающей участие в игре, которая происходит на планете. Верно и то, что судьба членов экипажа «Анимы» непосредственно зависит от расы, заселяющей океан. Но размышления уводят дальше. Дальше… на сушу.

Впрочем, какое значение могут иметь спекуляции на тему принятых утром решений, вопреки тому факту, что именно их мы сейчас и реализуем. Двигаемся в сторону гор. Чтобы взглянуть теперь на сухопутное население.

Мы наискось пересекли равнину, отделяющую предгорья от полосы прибрежных дюн. Теперь, вот уже несколько минут, мы ехали по широкому спуску, отходящему от наиболее выдвинутого на запад горного хребта. Каменные колоссы становились более четкими, сделались прекрасно различными, мы могли разглядеть отдельные грани и пики, пропасти, в которые падали в облаках брызг водопады, даже дороги, словно мы прибыли сюда обыкновенными туристами.

Далеко позади остался район обнаруженного вчера световода и дюны со склонами, каждое мгновение готовыми стронулись с места. Многое говорило за то, что мы приземлились именно в том месте, которое обе стороны избрали районом пробы сил. Трудно сказать, что нам уже нечего было искать там. И если мы все же решили сперва счастья с представлениями наземной цивилизации, то самым разумным было держаться на солидном расстоянии от этого «фронта».

Поэтому мы направились в противоположную сторону. Двигаясь примерно параллельно линии океана, сделав десять километров по равнине, мы повернули под углом в девяносто градусов на восток. Почти сразу же район начал подниматься. Горы были рядом.

Территория оживлялась. Серый гравий, покрытый бесформенными «шариками», уступил место рыжеватой зелени, из-под которой все чаще выступали участки голой скалы, поблескивающие кварцевыми жилами. Нос летуна уже круто задирался вверх, когда появились первые деревья. Я подумал, что здесь все происходит наоборот, на этой некогда симпатичной планетке. Возьмем, к примеру, деревья. Чего бы ради они стали расти на равнине, когда им гораздо проще буравить корнями камень?

Впрочем, с нашей точки зрения, они напоминали скорее древние достопримечательности, а не растения. Их крохотные листочки, скорее даже — чешуйки, образовывали сплошные зеленые стены. За иллюминаторами кабины порой раздавались вполне ощутимые порывы ветра, деревья, однако, сохраняли неподвижность. Они росли на одинаковом, довольно изрядном расстоянии друг от друга и создавали впечатление, что что бы ни произошло, они воспримут это с достоинством. Были они чуждыми и несимпатичными.

Склон все более поднимался, его поверхность становилась круче и круче. На расстоянии в несколько сотен метров над нами была видна окруженная каменными стенами котловина, открытая к западу, и напоминающая старую, заброшенную каменоломню. Именно на нее мы и нацелились, надеясь, что наткнемся на более пологую, в отличие от других, дорогу, ведущую вглубь территории.

Мы проехали еще несколько метров, потом Гускин вздохнул и медленным, недовольным движением взялся за тормоза. Летун остановился.

— Пустой номер, — услышал я.

Заявление не принадлежало к открытиям, к тому же, возразить мне было нечего. Котловина напоминала не каменоломню, а колодец. В ее вертикальных стенах мы напрасно пытались отыскать хоть какие-нибудь выемки, не говоря уже о спуске. Единственный просвет открывался прямо напротив нас, являясь продолжением склона, по которому мы до сих пор поднимались.

— Подберись чуть поближе, — буркнул я.

Гус удивленно покосился на меня, но без слов выполнил маневр. Он не мог видеть того, что видел я, из своего кресла справа.

— Хватит, — сказал я. — Теперь смотри. «Ручеек», — и указал движением головы в сторону теперь открывшейся перед нами долины.

Только с этой высоты стала видна пересекающая ее серебряная полоса. Она извивалась плавными дугами, поблескивая на поворотах огненными, красноватыми отблесками, бьющими от облаков.

Это не было ни каким-либо световодом, ни другим каналом. Обыкновенная почтенная река. И не из маленьких, принимая во внимание расстояние.

— Как ты насчет покупателей? — поинтересовался Гус чуть погодя.

Я ничего не ответил.

От реки нас отделяла еще одна, более близкая, долинка, лысое дно которой переходило в крутой спуск, вздымающийся гладкой, наклонной плоскостью к скалам, окружающим нашу котловину. За ней темнела узкая гряда с утыканными каменными обломками потолка. О езде напрямик трудно было и подумать.

Гряда эта, однако, не шла параллельно дороге, по которой мы поднимались, но сворачивала, соединяясь с главным массивом в месте, которое было сейчас заслонено от нас стенами котловины.

Единственное, что было можно сделать, это попробовать траверс.

— Что там, Гус? — проснулся Сеннисон. — Нет, ничего, ничего, — добавил он успокаивающим тоном. Это последнее относилось уже не к нам.

Я успел позабыть о нем. В любом случае, перестал думать о том, что мы вчера разузнали. Но ненадолго. Достаточно было одного слова Сеннисона, произнесенного в кабине находящейся от нас в сорока километрах «Идиомы», и все ожило.

Сперва мне даже хотелось спросить, прогулялись ли они уже с целью навестить могилу Реусса Первого, но неожиданно во мне возобладала злость.

— Трогай, — буркнул я.

Гускин посмотрел на меня с неудовольствием, но взялся за управление.

Наши предвидения оказались верными. За первым, заваленным каменными глыбами, оказался другой спуск, покрытый растительностью, до галлюцинаций напоминающей обычную, земную траву. Пологий спуск постепенно переходил в равнину.

Двадцатью минутами позже мы остановились на берегу реки. Она юркой змеей текла посреди плоского, каменного русла. Породы здесь имели чуть-чуть более темный цвет, тем те, из которых состоят долины альпийских рек.

Я молча нацепил скафандр, вызвал один из автоматов и, не забыв про излучатель, выскочил из машины. Прошел несколько шагов по выскакивающим из-под ног камням и остановился возле самой воды. Вытянул ногу и омокнул носок ботинка.

— Теплая? — тотчас же послышался голос Сеннисона.

Даже тут. Словно он только этого и ждал.

Привычная, самая обыкновенная вода. Ничем не напоминающая ртутеподобную жидкость, разлитую в океан. Чистая. Ясно видно каменистое, словно бы увеличенное дно.

На мгновение мне показалось, что из-под моей ноги промелькнула тень. Об удочках мы не позаботились.

Эта мысль пришла не во время. Параллели сами напрашивались.

Я отдернул ногу и осмотрелся.

В каком-нибудь полукилометре отсюда, на запад, река резко поворачивала, скрываясь за каменным порогом. Там замыкал долину мощный массив, отходящий от главной цепи гор. Ее противоположная сторона выходила, наверно, прямо на приморскую равнину. Русло реки сужались, с того места, где я стоял, были ясно видны поднимающиеся над камнями облака водяной пыли.

Там нам искать было нечего. Впрочем, это направление и так ничего не обещало. Обнаруженные зондами «белые пирамиды», которые не могли быть ничем другим, кроме как центрами цивилизации «наземных», лежали приблизительно на продолжении того же направления, которого мы до сих пор придерживались.

На востоке горы расступались. Река извивалась, огибая каменные горбы, еще примерно полтора километра, а потом вытекала на обширную, плоскую равнину, замкнутую виднеющимися на горизонте хребтами.

Выбора не было. Автомат взял образцы воды и горных пород, поместил в контейнер экземпляры весьма бедной флоры. Гускин не отказался от возможности сказать несколько теплых слов касательно уроков природы, я вернулся в свое кресло по правую руку от него, и мы тронулись.

— Нам лучше держаться поближе к горам, — заметил Гускин, когда летун, постоянно раскачиваясь на неровностях пересохшего берега реки, преодолел эти полтора километра, отделяющие нас от долины.

Я кивнул. Участок перед нами был ровным как стол. Даже «Технарь» не мог бы ожидать от существ, населяющих сушу, что они не обнаружат наше присутствие до тех пор, пока нам этого самим не захочется. Не было смысла маячить у них перед глазами. На этой равнине, лишенной даже местной, монументоподобной разновидности деревьев, мы были у них как на ладони.

Горы расступались на значительное расстояние. Если мы хотим втихомолку добраться до противоположного края, нам придется изрядно потрудиться.

Потрудимся. Все равно, больше нам делать нечего.

— Перед вами дорога, — раздался голос Сена, прежде чем мы успели проехать хотя бы двести метров.

Мы остановились.

— Вижу, — проворчал Гускин.

Ближайшее возвышение с левой стороны пересекал белый серпантин. Узенькая ленточка огибала вершину возвышенности, правильными скоками уходила вниз и скрывалась за небольшой, вертикальной скалой, замыкающей сторону. Дальше она появлялась снова, но уже значительно ниже. Не подлежало сомнению, что она спускается в долину, причем прямо перед нами.

— Едем? — спросил Гускин.

А что нам еще было делать? Если мы разыскиваем центры цивилизации повелителей суши, то ничего не приведет нас к ним быстрее и гарантированнее, чем их собственная магистраль. Об этом я ему и сказал.

— Знаю, — отрезал Гус.

Знаешь, так чего спрашиваешь. «Хорошо спросить, это важнее, чем толково ответить», пришла мне на ум одна из доморощенных сентенций «Технаря». Не напрасно Гус относился к числу его любимцев.

Мы поднялись на сколько-то метров выше и, карабкаясь по склону, ехали еще какое-то время, пока прямо перед нами не забелела идущая совсем рядом и в том же направлении полоса дороги.

Летун остановился.

— Вышли автоматы, — попросил Гус.

Пока автомат делал свое дело, я внимательно разглядывал поверхность. Мы приняли на веру, что имеем дело с дорогой, но на этот раз это не была беспочвенная вера. Ни о чем другом не могло быть и речи.

Матовая поверхность белой полосы была чистой, словно по ней только что прошлись мощные уборщики. Насколько доставал глаз — ни следа трещин, выбоин или каких-либо других повреждений. Ни малейшей неровности.

Дорога казалась просто наброшенной на грунт, без каких-либо следов фундамента или каких-нибудь подготовительных работ. В определенном месте трава переходила в бетон. Это только сказано — бетон. Не было канав, стоков, насыпи, которые видны вдоль старых земных шоссе, оставшихся от эпохи колесных коммуникаций. И все же, на фоне темных склонов, увенчанных мощными пиками, и открывающейся ниже обширной равнины, дорога эта выглядела привычно и дружелюбно. У нее был свой стиль.

— Автомат сигнализирует подрагивания, — неожиданно сообщил Гускин оживившимся голосом.

Я посмотрел вперед. Знакомый черный силуэт держался в центре покрытия. Он выполнял неловкие движения, словно человек, навьюченный тяжелым рюкзаком, которому неожиданно захотелось подпрыгнуть.

— Пусть замерит частоту, — тут же сказал я.

Обитатели суши разбирались в волновой технике. И не только в ней. Достаточно прикинуть конструкцию их световода. И то, как они его замаскировали.

— Ничего особенного, — пробормотал Гус, прочитав показания датчика. — Длина волны не превышает пятисот нанометров. Частота… — он пожал плечами. — Школьная, сказал бы я, — добавил он, словно даже обидевшись.

— Что это он еще там вытворяет? — спросил я, кивнув на автомат.

Гус снова нагнулся к индикаторам компьютера.

— Понятия не имею, — проворчал он наконец. — Он выполнил программу и уже добрую минуту не передает никаких данных…

— Скажи ему, чтобы перестал развлекаться и возвращался…

— Угу…

В голосе Гуса слышалось колебание. Словно ему очень бы хотелось подождать и посмотреть, что еще «выдумает» высланный нами автомат.

Однако, сигнал ему послал сразу же. Автомат развернулся и двинулся в направлении люка. Три минуты спустя мы въехали на ровную, плотную полосу дороги.

— Чистюли, — заметил я.

— Что?

— Тутошние хозяева. Дорога настолько чистая, словно за этим непрерывно присматривают. Я бы не удивился, если бы эта вибрация одному этому и служила. Зимой она же может ликвидировать заносы. Подогревать.

— Если тут есть зимы, — заметил Гус.

— Вот именно. Простенько и удобно. Один генератор, система небольших усилителей — и никаких хлопот.

Он призадумался. Потом заметил:

— С тем же успехом они могли там расположить информационные линии. Под поверхностью дорог. Нам не встречались ни кабеля, ни передатчики. Радио молчит.

— Могли, — согласился я.

Заработался. «Технарь» был бы мной доволен. Так ему и скажу, как только увидимся.

Прежде, чем я возьмусь за дело, надо разобраться еще с парой вопросов. Например, с указателем температуры.

Я перехватил взгляд Гуса. Он уже несколько раз косился в сторону датчиков. На лице его рисовалась озабоченность.

— Тепло, — признался он под конец.

— Теплеет, — поправил я.

Я начинал понимать ту музыку, под которую наш автомат совсем недавно выплясывал на поверхности дороги свой нелепый танец. Нелепый? Он просто хотел удостовериться. Он заметил, что температура поверхности растет. Процесс, очевидно, протекал крайне медленно, или же он слишком недолго там находился, чтобы передать конкретную информацию.

Мы проделали еще несколько десятков метров. Вполне достаточно, чтобы все сомнения исчезли.

— Кажется, мы выбрали верное направление, — фыркнул Гускин.

Я думал о том же. Они подогревают дорогу. Хотят согнать нас с нее. Детские штучки. Панцирь летуна выдерживает до двух тысяч градусов. Потом мы начнем поджариваться. Даже подгорать. Но до того, как это наступит, сама дорога потечет.

— Сколько у вас там? — заинтересовался Сеннисон.

Он не спускал с нас глаз. Как обнадеживает.

— Около… — начал Гус.

— Сам не видишь? — перебил я.

Какого черта. Раз он так тревожится о нашей судьбе, пусть время от времени взглянет на указатели. А для болтовни у него есть Реусс. Пусть пользуется его присутствием. Пока ему это удастся.

Динамик умолк. Полоса, над которой двигался летун, достигла температуры в четыреста градусов.

— Хотел бы я посмотреть хоть на одну их машину, — заметил Гускин.

— Чего ради?

— Горючее, — объяснил он. — Если они применяют взрывчатые смеси, например, газовые, то должны возить с собой баллоны. Стоит подогреть такой баллон до определенной температуры, и произойдет взрыв. Достаточно гигиеничный способ избавляться от визитеров…

Неглупый парень этот Гускин. Даже когда говорит.

— Вскоре мы это выясним, — пообещал я.

Дорога удалялась от гор. Она широкой дугой спускалась в котловину и, не приближаясь к реке, шла параллельно ей, прямо к замыкающему горизонт хребту. Температура поверхности дошла до шестисот пятидесяти градусов, и вот уже несколько минут перестала подниматься. Воздух в кабине был сносным. Зато вентиляторы климатизаторов работали на полных оборотах.

— Если они ни на что большее не способны… — хмыкнул немного погодя Гускин.

В голосе его проступало разочарование.

— Вскоре выясним, — повторил я.

Прошло еще добрые двадцать минут, когда перед нами что-то заблестело. Мы тормознули.

Это была река. Не наша, вдоль которой мы двигались до сих пор. Один из ее притоков, берущий начало в горах. Дорога пересекала ее под прямым углом. Вдали был виден мост, а точнее — виадук, напоминающий гигантскую игрушку. Шоссе, не поддерживаемое ни столбами, ни быками или чем-либо, что бы указывало, что там укрепили его конструкцию, просто бежало дальше, не обращая внимания на разверзшуюся под ним пустоту. Эта вторая река текла в достаточно глубоком каньоне.

Я как раз хотел сказать Гусу, чтобы он на всякий случай увеличил скорость, когда в долю секунды мост, находящийся от нас уже не дальше, чем в пятидесяти метрах, оказался охваченным огнем. Мы едва успели затормозить.

— Кое-что они, однако, умеют… — буркнул я.

Гускин глянул на меня, покачал головой, словно хотел сказать, что ожидал от меня большего, и вызвал автоматы.

На этот раз он выслал их два. Они не воспользовались дорогой. Шли вдоль нее, на расстоянии в несколько метров. Приблизились к краю каньона, и только тогда направились в сторону моста. Через минуту остановились.

Температура «пылающего» виадука не превышала шестисот пятидесяти градусов.

— Пугают, — сказал Гускин.

— Ага. Фата-моргана. Странно, что они всю дорогу не сделали невидимой.

Огонь, ясное дело, был фальшивым. Применялись, очевидно, силовые поля, используемые примерно так же, как в случае с «защитой» световода.

Автоматы возвратились. Мы без малейших хлопот проскочили над мостом. С высоты кабины летуна там не было видно ничего, что напоминало бы пламя.

Похолодало. Вентиляторы резко сбросили обороты, но еще какое-то время продолжали гнать в трубы климатизаторов ледяной воздух, замороженный в криоэнергетических камерах силового отсека аппарата. За мостом температура дороги не отличалась от окружающей.

— Пришли к выводу, что мы — другой природы, — сказал Гускин не без оттенка задумчивости.

Получалось, что шестьсот градусов были для них непреодолимым барьером. По крайней мере, для их машин. Эта информация могла пригодиться. Мы тоже умеем подогревать участки почвы. Даже без использования дистанционно управляемых устройств. И даже в том случае, если там окажется не земля, а, к примеру, белая пирамида…

— Перехожу на телеметрию… — неожиданно прозвучал голос Сеннисона. — В случае чего — сообщайте. У нас тут кое-какие делишки… — добавил он и умолк.

— Может, нам вернуться? — спросил Гускин.

Динамик не ответил.

Я подумал, что «делишки» могут оказаться посерьезнее, чем «кое-какими», поскольку уж Сен решил отказаться от прямой связи. Когда он хочет, то может быть деловитым. Этим «у нас» он коротко и ясно дал понять, что хлопоты у него не из-за Реусса.

— Они справятся, — уверенно заявил я.

Гускин многозначительно вскинул голову, словно хотел и подчеркнуть, что в этом вопросе продолжает придерживаться собственной точки зрения, но не изменил положения рулей.

В нескольких сотнях метров дорога отклонялась от диаметра, пересекающего котловину, и резко сворачивала на запад. Район повышался. Мы двигались прямо в направлении бокового горного хребта. Перед нами понемногу открывалась глубокая, резко врезанная в каменные массивы долина. Мы могли не сомневаться, что именно в нее была проложена коммуникационная трасса.

Вход в долину, или скорее — в каньон, был обрамлен высокими скалами, образующими узкие ворота. За ними царил полумрак. Слева и справа вздымались вверх темные, крутые, местами вертикальные стены, изъеденные старыми обвалами и многочисленными, резкими трещинами. Каменный обломок, размером с дом, скатился на самое дно, перекрывая вход в каньон. Дорога огибала его крутой дугой, врезанной в скальную стену. Гус сбросил скорость. Летун преодолел поворот и резко затормозил.

Мы заметили это одновременно.

Примерно на километровом расстоянии, на каменном возвышении, напоминающем ровно срезанную сахарную голову, наичистейшей белизной сияла огромная, массивная пирамида. Дорога поднималась на широкую террасу, шла дальше и, преодолев подъем, скрывалась за краем, образованными широкой, пологой котловиной. Она появлялась на противоположной ее стороне и оттуда по прямой шла к подножию строения. Точнее, на первую из целой системы террас и ступеней, грани которых образовывали ребра пирамиды, сложенные из массивных, гладко обтесанных блоков.

— Вот и доехали, — произнес Гускин чуть ли не веселым голосом.

От вершины постройки поднималась струйка дыма. Это могло не иметь ничего общего с нашим появлением. Например, они там обед готовят.

Медленно, не спуская глаз с белой горы, мы приближались к пологой впадине. Пирамида росла на глазах. Должно быть, в ней было добрых двести метров высоты.

Строение и ее окружение казались вымершими. Террасы были очищены от следов присутствия живых существ. Никаких брошенных машин, конструкций, антенн, никакого движения.

Летун плавно закачался, преодолевая пологое углубление котловины. Мы въехали на его противоположный край. До сих пор по-прежнему ничего не происходило. Тишина. Перед нами оставалось еще около трехсот метров прямой, как стрела, дороги. Дальше она резко поворачивала, поднимаясь на самую низкую из трасс.

— Погоди, — сказал я. — Доберемся туда — и что дальше?

Гус затормозил. Он проверил показания приборов и посмотрел на меня вопрошающими глазами.

Я осмотрелся. Желая и дальше воспользоваться дорогой, мы в определенном месте теряли бы пирамиду из поля зрения. Именно там, где она уходила на террасу, огибая вертикальную, скальную гряду. Мне это как-то не особенно улыбалось.

С левой стороны начиналось небольшое возвышение, уходящее в направлении постройки пологим спуском, поросшим густой растительностью, словно бы грязной ватой или плотным мхом. Сразу за ним виднелся массивный, округлый холм, завершающийся плоский вершиной. Я указал на него Гусу.

— Там нам было бы не худшим образом, — сказал я.

Его глаза скользнули вверх, потом он кивнул.

И поинтересовался:

— Мечтаешь о контакте?

Я пожал плечами. И пробурчал:

— Не все ли равно, о чем.

Контакт. Хорошенькое дельце. Нам придется объяснить этим, с суши, что люди, которые их убивают, делают это не ради собственного удовольствия. Что они прилетели сюда совсем не для этого. Нам предстоит убедить их, что, по сути дела, мы — народ симпатичный и доброжелательный. Ну и договориться с ними о мире, если не о помощи в деле спасения оставшихся членов экипажа «Анимы».

То есть, обо всем этом мы договаривались перед тем, как покинули «Идиому».

Интересно, повторил бы Сеннисон все это здесь, у подножия этой вымершей, ребристой сахарной головы. Я охотно полюбопытствовал бы у него, актуальное ли это дело. Что ж, каждому предстояла своя «работка».

— Может, ты и прав, — буркнул Гускин и взялся за управление.

Летун сошел с дороги и, не меняя скорости, без малейшего усилия, стал взбираться на поросший мохом склон. Через неполные шесть минут мы уже стояли на каменистой полянке, на вершине выбранного нами холма.

Перед нами виднелась маленькая, пологая долинка. В нее вел едва заметный склон длиной не более тридцати метров. Дальше начиналась каменная плита, наклон которой позволял воспользоваться ей как самой обычной дорогой, выводящей к нижней террасе. Это был не самый плохой наблюдательный пункт.

— Начинай, — сказал Гус.

Он заблокировал управление и поудобнее устроился в кресле.

Не отрывая глаз от белой пирамиды, я нашарил пальцами переключатели. Из башенки летуна ударили нити света. Тишина.

Я закончил цифровой ряд и немного подождал. Потом изменил угол наклона лазерных объективов и начал сигнализировать цветами.

Минута. Пять минут. Ничего.

— Может, поехали… — начал Гускин, но не закончил.

Из-за тыльной грани пирамиды, а точнее из-под ее основания, из-за ребра террасы, выкатились три крупных шара. Двигались они достаточно активно. На мгновение они исчезли с наших глаз, скрывшись в переходе, ведущем на более низкие ступени.

Когда мы вновь увидели их, они были совсем близко. Подкатились к самому краю спуска, ведущего в крохотную долину, и остановились. По прямой нас отделяло от них не больше восьмидесяти метров. Теперь мы могли рассмотреть их как следует.

Они не были шарами в полном значении этого слова. Нижняя их часть, в том месте, где она касалась грунта, сплющивалась. Словно они были изготовлены из пружинистого, эластичного материала, специально, чтобы собственный вес давал им лучшую опору в горных районах.

Шары не имели определенного цвета. Молоко, сильно разбавленное водой. В их стенках мы не заметили ничего, что напоминало бы клапаны отверстий, никаких выступов, антенн, вообще ничего. И они сохраняли неподвижность, словно ожидали приглашения.

— Думаешь, это и есть… они? — нерешительно спросил Гускин.

Откуда мне было знать? Я о том же думал. Что они с одинаковым успехом могут оказаться как механизмами, так и организмами. А всякие измышления были сейчас столь же полезны, как, скажем, исполнение свадебного марша.

Неожиданно один из шаров, тот, что находился справа, дрогнул и, набирая скорость, покатился в нашу сторону. Я невольно потянулся к прицелу излучателя.

Шар достиг дна котловины и по инерции взлетел до середины противоположного склона. На какое-то мгновение он оказался не дальше, чем в пятнадцати метрах от носа летуна.

Потом вернулся назад, какое-то время катился плавными движениями то в одну, то в другую сторону, то, наконец, остановился. Точно так же вел бы себя большой мяч, сброшенный сверху разыгравшимся ребенком.

— Ванька-встанька, — пробормотал Гускин.

Я усмехнулся. Поскольку сам подумал о чем-то таком же.

Оставшиеся два шара неизменно оставались на своих местах, на краю склона. Тот, с которым случилось несчастье, если, это, конечно, было несчастьем, тоже не шевелился, занимая теперь позицию выдвинутого вперед часового поста.

Я нагнулся к пульту и повторил сигнализацию. Кончил со сменой цветов и собирался снова повторить цифровой ряд, когда над котловиной сделалось светло. Каждый из шаров выпустил поток голубоватых светящихся лучей. Примерно на высоте тридцати метров эти лучи пересеклись и образовали светлое пятно диаметром с вентиляционное отверстие шахты.

— Наконец-то, — выдохнул Гускин.

— Погоди, — бросил я.

У нас все еще было впереди. Если, например, они воспринимают наш аппарат как живое существо. Существо, о котором они ничего не знают…

На террасе что-то начало происходить. Лучи ломались, образуя разноцветные геометрические фигуры. Один треугольник, второй…

Сомнений не оставалось. Это был контакт.

— Отлично, — сказал я. — Я пошел.

Гус согласно кивнул.

Старательней, чем обычно, я проверил исправность скафандра. Удостоверился в состоянии энергоемкостей и креплений излучателя. Крышку люка решил оставить открытой. Сразу же за ней разместил два автомата, с полным вооружением.

И только тогда выскочил на каменистую почву. Почувствовал под ногами мягкую, эластичную растительность.

Я выпрямился и, сигнализируя лазерным фонарем, подошел к краю платформы.

Подсвеченный голубым круг, с возникающими на нем контурами фигур, исчез как сдутый. Исчезли также световые лучи, высылаемые шарами, разместившимися на верхних террасах.

Несколько секунд ничего не происходило. Я успел указать рукой на собственную грудь, потом — на летун, и, наконец, поднял руку, нацелившись в небо.

Этого им показалось более, чем достаточно. Меня сразила вспышка, а потом настала ночь. Из-под моих ног вырвалась стена черного дыма. Воцарилась невероятная жара. Я поднял перчатку к глазам и заметил, что ее наружная поверхность начинает раскаляться. Ждать теперь было нечего.

Я повернулся и со всех ног понесся в направлении люка. Когда я добрался до него, скафандр сделался тяжеленным от пота. Мне было не отделаться от впечатления, что из пор моих сочится чистейший бензин, который тут же вспыхивает. Последнее, что я увидел, это сворачивающиеся в огне поросли мха.

Когда я пришел в себя, то все еще находился в шлюзовой камере. В воздухе не оставалось ни следа дыма. Дверь в кабину была открыта. Автомат заканчивал счистку моего скафандра.

Мы двигались. Когда я вновь добрался до своего кресла, пространство перед нами было свободно от огня. Все время пятясь задом, летун выбрался на дорогу, вполз за скалу, замыкающую каньон. Здесь мы остановились.

— Бесполезное дело, — раздраженно буркнул я. — Все шло чудненько, пока перед ними был летун. Пока они не увидели, кто в нем сидит. Мы для них — всего лишь орудия в руках их смертельных врагов, или же… убийцы. С другой планеты. С чем нас и поздравляю!

Меня охватила несдерживаемая ярость. Я подумал о Реуссе, с которым Сен делил сейчас свою работу. Все это из-за него. Хотел он того, или не хотел, но факт остается фактом: устроил он людям рекламу! За неумышленное убийство к человеку тоже относятся как к преступнику. А к тому же, черт бы все побрал, такое ли оно неумышленное? Я вспомнил о блеске в его глазах, когда он говорил об обитателях белых пирамид. Чтоб он сдох!

— Чтоб он сдох! — повторил я вслух. Мне полегчало. — Но, несмотря на все, — добавил я, поглядев на экран, — я бы с удовольствием прокатился по такому шарику. Кое-чему мы, однако, могли бы их научить…

Я покосился на Гуса. И подумал, что если он начнет распинаться теперь о контакте и нашей миссии, то я посоветую ему самому посидеть немножко на костре. Может, тогда у него прояснится в противоположной части тела.

— Пока воздержимся, — проворчал он в ответ.

И то хорошо.

Мы простояли за этим каменным укрытием еще добрых четыре минуты, прикидывая, что же нам теперь предпринять.

Выбора у нас не было. Мы могли только повторить всю затею заново. Поискать другую пирамиду. Или немного погодя подъехать к этой же. Может быть, приходя, не скрываясь и не используя оружия, мы убедим их в конце концов, что те, из моря, совсем другое дело, чем мы?

Может, они поверят. Сам бы я поверил на их месте? К счастью, это не имеет значения.

— Летун, летун! — неожиданно захрипел динамик.

Гус немедленно бросился к управлению. В голосе Сена слышалось отчаяние.

— Старт через десять минут! Больше не выдержим!

Если бы мы летели над горами, то за десять минут успели бы преодолеть одну четвертую расстояния до «Идиомы».

— Что нам делать? — закричал Гус.

— Пеленг! Дайте пеленг!

— Хватит болтать! — рявкнул я. — Поехал.

Летун рванул назад, развернулся на месте и помчался с таким ускорением, что я довольно долго не мог выбраться из глубин кресла.

Мы уже не обращали внимания на дорогу. Обитатели пирамид, если они наблюдали за нами, должны были сказать себе, что у нас были причины удирать на такой скорости. Возможности установления контакта теперь можно было считать окончательно потерянными.

Но даже Гус, вроде бы, больше не думал о контакте. Важным было одно: чем завершилась эта «работенка» там, на побережье. Успеет ли Сен стартовать. Успеет ли вернуться за нами до того, как…

Хватит вопросов. Ответы придут сами, без каких-либо усилий с нашей стороны. А некоторые уже поджидают нас.

Это было не похоже на езду. Скорее, на сумасшедший, порхающий полет в пятидесяти сантиметрах над землей. Над рекой и трещинами, над каменными осыпями, над торчащими пиками скал.

Зеленая нить на экране изменила положение. Теперь она пересекала его поверхность наискосок, постепенно искривляясь смелой параболой. Сеннисон стартовал. Успел.

Должно быть, им в самом деле пришлось жарко.

Во время старта крупного корабля и непосредственно после него никогда не бывает полного порядка со связью. Не говоря уже о том, что если они намерены подобрать нас, то им придется перемещаться в атмосфере, удерживая ракету почти что в вертикальном положении. Не позавидуешь. Задача неблагодарная и трудная даже для полного экипажа, не говоря об одном человеке. Ну, скажем, полутора.

Летун взобрался на гребень горного массива, наткнувшись на сравнительно широкую трещину, и затормозил. Какое-то время мы лавировали по склону, добираясь к подножию очередного гребня. Дальше шла пропасть.

Мы затормозили.

— Ну и что? — поинтересовался Гускин.

— Делай, что хочешь, — буркнул я.

Перед нами были две возможности. И обе — из неприемлемых. Подать назад и двигаться зигзагами по склону, методом начинающего водителя нарт, или же рискнуть и переть напрямую.

Он выбрал вторую. И совершил ошибку. Мы оба ее совершили.

Наклон спуска превышал возможности летуна. Аппарат терял устойчивость. Он уже несколько раз ударился днищем о скалы. От этих рывков у нас темнело в глазах. О торможении не могло быть и речи.

Мы пролетели таким макаром еще несколько десятков метров, после чего последовал более резкий, чем предыдущие, удар, машину кинуло вверх, она скапотировала и рухнула вверх дюзами, проскользив еще какое-то расстояние по каменистому склону. Нам и без того оставалось лишь говорить о счастливой случайности. Башенка уцепилась за каменный выступ, скорее даже утес, который задержал нас в крутой, но широкой выщербине. Конец.

— Ты говорил, чтобы ехать напрямик, — прошипел Гускин, выпутываясь из проводов своего кресла. Два их конца, вырванные из гнезд, беспомощно раскачивались над его головой. Сам он уселся возле обрамления экранов, закрепившись в более-менее вертикальной позиции. Скорее, менее, чем обычно.

Я не обратил внимания на это обвинение и уселся возле него. Однако, сразу же поднялся и, используя свисающие с пола ремни и кабели, обезьяньим способом спустился до шлюза.

— Сперва выберемся отсюда, — сказал я.

Нам не без труда удалось протиснуться мимо наполовину зажатой крышки люка. Гус выбрался сразу же за мной, осторожно выпрямился и принялся ощупывать свои конечности.

— По крайней мере, дальше нам трястись не придется, — заметил он.

Весьма утешительно. Однако не в той мере, чтобы я сам себе этого пожелал.

Тридцатью метрами ниже, с правой стороны, виднелась широкая каменная полка, переходящая в нечто вроде террасы. Используя каменистую осыпь, мы могли сравнительно легко добраться до нее. В любом случае, безопасно. Я указал на нее Гусу.

И пояснил:

— Там подождем.

Он достаточно долго смотрел на дно провала, потом с сомнением помотал головой.

— Такого не делали даже на полигоне. Думаешь, это ему удастся?

— Ему придется садиться или там, или нигде, — спокойно сообщил я. — В любом случае, если это нас касается. Можешь еще что предложить?

Он не мог.

Мы даже не стали оглядываться. О том, чтобы сдвинуть с места летун, не приходилось даже мечтать. Даже с помощью бортовых автоматов «Идиомы». Любая попытка спасения аппарата могла завершиться только тем, что он обрушится в пропасть.

До каменной террасы мы добрались легко и без труда. Вблизи она оказалась более просторной, чем мы оценили ее поначалу.

Гус уселся на северной ее стороне, я — на южной. Мы до максимума увеличили мощность телеметрических сигналов, передаваемых аппаратурой скафандров. Расстояние в несколько метров, отделяющее Гуса от меня, образовывало как бы основание конуса, по которому теперь сигналы шли в эфир. Только таким образом мы могли помочь Сену отыскать нашу полку и нас самих.

Оставалось только ждать. Если Сену не удастся, мы будем ждать дальше. Может быть, не совсем того же.

Полдень давно уже прошел. День близился к концу. О посадке «Идиомы» на этом скальном пятачке после наступления сумерек не могло быть и речи. Это и днем будет достаточно весело.

Шли минуты. Из минут складывались часы. Мы ждали.

— Облака, — неожиданно заговорил Гускин.

Я посмотрел в сторону, куда он указывал. Не облака. Дым. Черный дым. Он шел от океана, от которого нас отделял последний горный хребет. Вздымался плотной стеной, растянувшейся до самого горизонта. И — приближался.

— Я все время чувствовал, что нам чего-то еще не хватает, — проворчал я.

Я предпочитал не думать, откуда там взялся этот дым. И что он для нас означает.

— Спорим? На то, кто раньше будет, Сен или дым? — предложил чуть погодя Гускин. — Я бы поставил на…

— Отцепись, — бросил я.

Он усмехнулся. Но тут же стал серьезным.

Прошла четверть часа. Стена дыма уже повисла над горами, отделяющими нас от прибрежной равнины. Она поднималась все выше. И приближалась. Наконец, фронт ее перевалил через гребень и начал стекать в долину. Верхние слои дыма надвигались на облака, почти прямо над нашими головами. Стена черноты накатывала под углом, со все возрастающей скоростью.

И именно в этот момент мы заметили Сена. Собственно, только его огонь, вертикальный столб огня, вырывающийся из дюз главной тяги.

Он шел со стороны суши, а не с запада, как мы ожидали. И он дьявольски торопился. Корабль рос глазах. Ему приходилось творить чудеса, чтобы не утратить равновесие. Огромная сигара вздрагивала, невооруженным глазом были видны белые зигзаги молний, слетающие с ее заостренного носа. Горы наполнились протяжным громом, от которого лопались барабанные перепонки.

— Скафандр! — крикнул я.

Гус не услышал. Он продолжал сидеть на краю террасы, задрав голову к небу. Еще момент — и будет слишком поздно.

Я содрал с себя скафандр и, бросив взгляд на индикатор мощности передачи, побежал в одних плавках. Потряс за плечо и помог раздеться. Сен был совсем рядом, центр каменного пятачка, на который были нацелены дюзы, уже начинал дымиться.

В последнее мгновение, оставив на импровизированной посадочной площадке скафандры с непрерывно действующей аппаратурой, мы спрятались несколькими метрами дальше, на дне более глубокой в этом месте выемки. Должно быть, нам изрядно встряхнуло мозги, сперва возле этой проклятой пирамиды, и потом, когда мы тряслись на летуне, если мы сразу об этом не подумали.

Сен сел. Несмотря на все то, что нам еще предстояло, я смотрел на это как загипнотизированный. Так идут на посадку только пилоты Проксимы. На какое-то мгновение я почувствовал, что просто завидую.

Художник способен опьянеть от необычного пейзажа. Поэт поет от радости, найдя то единственное слово, без которого нет стихотворения. Для пилота нет ничего более прекрасного, чем по-настоящему трудная и по-настоящему блестяще выполненная посадка.

Он перешел на холодное топливо. Мрачные до тех пор стены каменных колоссов заполыхали ведьмовскими желто-фиолетовыми отблесками. Стена дыма, чернеющая в каких-то нескольких десятках метров, заколыхалась, ее прошили ломаные молнии. Грохот двигателей замолк, мы его не слышали, казалось, что горы сами сдвигаются со своих мест на скорлупе планеты.

Узкая и точная, как хорошо нацеленный выстрел, струя огня ударила в самый центр скальной платформы. Расстояние быстро исчезало. Пять метров… три… два… полтора… уже видны одни лишь полыхающие клубы дыма, но это другой дым, не тот, что идет от океана, а знакомый, светлый…

Сейчас. Сквозь грохот двигателя, стократно усиленный эхом, пробился пронзительный, металлический звук. Ракета стала на амортизаторы.

Я сглотнул слюну и посмотрел на Гускина. Не удивился, заметив слезы у него на глазах. Никто во всем мире не был ему сейчас ближе, чем Сеннисон. И это не потому, что он успел. Что благодаря ему мы не останемся здесь над пропастью, в качестве предупреждения для всех последующих визитеров. В любом случае, не только потому.

Я вытянулся на дне выемки. Закинул руки под голову. Надо подождать минутку. Не так долго, как следовало бы. Это не позволит молчаливое молчание наступление дыма. Пусть только ветер унесет с площадки остатки радиоактивных газов.

Жаль, что оставшись без скафандров, мы ничего не можем сказать Сену. Только, что, собственно, мы могли бы ему сказать?

О том, что нам не удалось, он узнает в свое время. Что касается него, то поспешность, с какой он покинул побережье, говорит сама за себя.

Я услышал знакомый звук. Лифт. Я и не заметил, когда он успел выпустить направляющие.

Отлично. Не будем терять время.

Я сделал знак Гусу, сорвался с места и, ни о чем не думая, не оглядываясь, бросился в направлении опустившейся на скалу металлической плиты. Задействовал автомат еще до того, как Гус успел оказаться возле меня. Я подхватил его под руку и поддержал.

Поднимаясь вверх, я невольно присматривался к покрытию корпуса. Оно было светлым, неповрежденным. Никаких полос, борозд, следов взрыва. Если они даже там сражались, то их не удалось прихватить как следует.

В шлюзе автоматы невыносимо долго крутились вокруг нас, пока мы не получили возможность облачиться в новые скафандры. Кислород, очищающий газ, снова кислород, какие-то химикалии. Их со всей тщательностью запрограммировали на сохранение здоровья человеческого. Хорошо, что нас самих не запрограммировали так же. Например, Сена.

Наконец, они закончили. Над дверью загорелся зеленый огонек, бесшумно отскочил люк. По коридору мы уже шли спокойно, как и пристало пилотам, которые через пару секунд усядутся за своими контрольными пультами.

Правда, там уже сидел кто-то другой. Я понял, почему Сену удалось так гладко опустить корабль на каменный пятачок. Он был не один.

В кабине царила толкотня. Стоя в проходе, словно окаменев, я возил глазами по лицам по меньшей мере десятка человек. Женщина. Ее я знал. Иба. Вторая женщина. Третья… нет, это опять Иба. Ту, другую, зовут Нися. Вон еще одна. Може, один из самых молодых специалистов на базе. Муспарт. Опять Може. И еще один Муспарт. Реусс. «Наш Реусс». Или не — «наш» — это тот другой, рядом?

Я почувствовал, что замерзаю. По моей спине пробежали холодные мурашки.

— Внимание, Реусс, главная тяга, — бросил Сеннисон. Он даже не смотрел в нашу сторону. Его взгляд был прикован к показаниям приборов.

— Есть, главная тяга, — отозвался Реусс.