"Александр Попов. Солнце всегда взойдет (Повесть)" - читать интересную книгу автора

оставлю таким. Сбегал за резинкой к Синевским.
- Мам, смотри: я нарисовал. Вот - ты! - Я улыбался, ожидая похвалу.
- Опять у тебя нос грязный. А почему на коленке дыра? - Она сырой
тряпкой вытерла мой нос - мне стало больно. Я едва не заплакал.
- Смотри, ты с Байкалом, - невольно непочтительным голосом - что меня
смутило - сказал я папке.
- А, ну-ну, добро, добро. Похож, - мельком, невнимательно взглянув на
рисунок, сказал он. Размахнувшись топором, выдохнул: - Уйди-ка!
На моих глазах выступили слезы. Я крутил - и открутил - пуговицу на
рубашке. "Они поругались, а я как виноватый. Вот было бы мне не восемь лет,
а восемнадцать, я им все сказал бы!" И от переполнившей мою душу обиды я
оттолкнул от себя кота Наполеона, который начал было тереться о мою ногу.
Наполеон посмотрел на меня взглядом, выражавшим - "Это как же, молодой
человек, понимать вас прикажете? Я всю жизнь честно служу вашей семье, ловлю
мышей, а вы так меня благодарите? Ну, спасибочки!"
Я взял бедного кота на руки и погладил, и он замурлыкал, жмуря
слезящиеся, подслеповатые глаза. Я вошел в дом.
На кровати сидел брат и играл со щенком Пушистиком - натягивал на его
голову папкину рукавицу. Черный с белым хвостом щенок отчаянно и весело
сопротивлялся. Меня не смешила, как обычно, проказа брата. С минуту
сумрачно, словно он виновник моей обиды, смотрел на Сашка и залез под свою
кровать: я так частенько поступал, когда хотелось поплакать. Решил: "Уеду. Я
им не нужен. Они меня не любят. Пусть! И я их не буду любить. Вот куда бы
уехать? Может, в Америку или Африку? Но где взять денег на электричку? Лучше
поближе. Пешком. Возьму с собой Ольгу Синевскую. Будет мне мясо жарить, а я
- охотиться на медведей. Будем играть день и ночь и варить петушков из
сахара".
В дверном проеме я видел двор. К маме, улыбаясь, подошел папка.
Кашлянул, конечно, для нее. Но по строгому выражению маминого лица можно
было подумать - важнее стирки для нее на всем белом свете ничего нет. Но я
догадывался о ее притворстве.
Интересен и смешноват для меня был папка: я знал его как человека
немного величавого в своей непомерной силе, уверенного, теперь же он походил
на боязливого, запуганного родителями ученика, раболепно стоящего перед
учителем, который решает - поставить ему двойку или авансом тройку.
- Аня, - позвал он маму.
- Ну? - не сразу и глухо от долгого молчания отозвалась она, не
прекращая стирать.
- Квас, Аня, куда поставила? - Папка почему-то не отваживался сказать о
главном.
- Туда, - ответила она, сердито шевельнув бровями, и махнула головой на
сени.
Папка напился квасу и, проходя назад, дотронулся рукой до плеча мамы
так, как прикасаются к горячему, определяя, насколько горячо.
- Ань...
- Уйди!
- Что ты, ей-богу? Выпил с мужиками. Аванс - как не отметить? Посидели
да - по домам. Что теперь, врагами будем? - Папка пощипывал свою черноватую
с волоском бородавку над бровью.
- Ты посидел, а двадцати рублей нету. И сколько раз уже так? А Любче,