"Александр Попов. Юный, юный Илья" - читать интересную книгу автора

грязными - тенями. Наваливался вечер, сумерки набирались сил и вытесняли из
комнаты свет дня. Илья направил мрачный упрямый взгляд на чернеющее полотно
начатой картины, не шевелился, сжимал дыхание. Неожиданно жалобно, скуляще
заплакал, но очень тихо, чтобы не услышали. Слезы обжигали щеки и губы.
Горе, придавившее его, казалось, не поднять, не стряхнуть и не опрокинуть.
Это горе происходило не потому, что его отругали и выпороли, а потому, что
нынешней весной он как-то обвально повзрослел и в нем открылся новый,
пугавший его взгляд на жизнь.
То, что раньше Илья воспринимал и принимал серьезно, без возражений,
теперь представлялось то ничтожным, то неважным, то до обозления пустым. Он
усомнился в своей семье, которая недавно представлялась самой правильной,
разумно устроенной. "Зачем живут мои мать и отец? Ради нас, детей? Спасибо
им, но как скучно так жить. Мама всю жизнь простряпала пирожки и простирала
наше белье, а могла бы развиться как художница. Отец прокрутил гайки на
заводе, - ужасно! Они довольны, что имеют квартиру, кое-какую мебель,
"Москвич", что могут сытно и вдоволь поесть, а мне этого уже мало. Ма-ло!
Мне хочется чего-нибудь... чего-нибудь..." Но он не умел пока назвать, чего
же именно.
За мольберт Илья не сел - сухо и пустынно было в сердце... Когда
проходил через зал, случайно увидел за шкафом угол картонки - картинку
матери. Тайком вынул, глянул и подумал, что вот оно настоящее искусство. Это
оказалась последняя работа Марии Селивановны, которую, видимо, можно было
назвать "Зимний лес". Кругом стояли березы, присыпанные большими снежинками;
деревья - белые, узорчатые, нарядные, - и представилось Илье, что девушки в
сарафанах водили на лесной опушке хороводы.
Он про себя нередко посмеивался над матерью, считал ее художество
несерьезным, а сейчас увидел и понял: "А не она ли настоящий художник из нас
двоих? За свою долгую жизнь она не растеряла светлое и чистое в своем
сердце, мне же всего семнадцать, но, может быть, моя душа уже высохла и
покоробилась?" - так странно подумалось ему.
Он вернулся в свою комнату и бритвой разрезал на мольберте холст.
Утром отец сгорбленно сидел на кухне и хмуро завтракал. Когда туда
вошел недавно проснувшийся Илья, ни отец, ни сын не насмелились посмотреть
друг другу в глаза. Илья умышленно долго мылся в ванной, чтобы отец,
напившись чаю, ушел на работу. Николай Иванович прекрасно понимал душевные
терзания сына, - не засиделся за столом.
Илья ультимативно сказал себе, что все, начинает учиться обеими
лопатками, и больше никогда, никогда не огорчит родителей.
Он не опоздал на первый урок, добросовестно отсидел на втором, третьем
и четвертом, а на пятом почувствовал себя скверно, - это был урок истории
нелюбимой им Надежды Петровны. Она готовила ребят по экзаменационным
билетам - диктовала под строжайшую запись по своей пожелтевшей от
долголетия, обветшавшей общей тетради. Иногда прерывалась, задумывалась,
водила по потолку взглядом и изрекала своим медленным, скучным, но все равно
солидным голосом истины:
- Сей факт, уважаемые, следует основательно запомнить, прямо зарубить
себе на носу. Сей факт настолько важный, что, если вы его не будете знать,
то непременно заработаете на экзамене двойку. Итак, продолжаем писать!
Усатый, отчаянно скучающий Липатов украдкой шепнул Панаеву на ухо:
- Итак, продолжаем писать.