"Валерий Попов. Горящий рукав (Роман)" - читать интересную книгу автора

этой минуте, застыло: никто не входил в мою комнату, не звенел телефон. Я
уже знал, для чего я живу. Все странное, случившееся со мной, уже
пригодилось - и рукав нового пальто, загоревшийся, когда я пытался прикурить
у одноклассников, и такая чужая зеленая мисочка, оказавшаяся в руках отца,
когда я приезжал после его ухода из дома, - все эти пронзительные видения
пронзали меня не зря - я вспомнил все и все написал, и написал удачно, и все
сказали: ого! Но что поразило меня
- точно в такое же мгновение, окрасившее потолок цветом луковой шелухи
десять лет назад, я уже знал, что сделаю это, был спокоен и даже
торжествовал! То было не два мгновения, озарившие мою жизнь с промежутком в
десять лет, а одно мгновение, расколовшееся на два! А в промежутке? Было
много всего: школа, золотая медаль, электротехнический институт, работа на
морском заводе, первые знакомства с писателями. Десять лет ушли на
подтверждение того, что мне и так давно было ясно! Десять лет! Но как быть?
Чтобы люди тебя увидели - быстрее не выходит. Надо было еще написать то, что
я хотел, напечатать (целая эпопея!), и потом - чтобы до всех дошло. В
появление нового писателя никто поначалу не верит. Когда все уже нужные
бюсты стоят на шкафах - куда же еще писатели? Я страдал, что все приходит
так медленно (когда ж все зашевелится?), но терпел. А кто не вытерпит "жизни
холод" - тот не дойдет. Хорошо, что была вспышка счастья в самом начале. И
после этого я мог уже идти по этому лучу, не сбиваясь, вылезая из ям,
проходя сквозь непроходимые бетонные стены режимных объектов, где служил
после института, - луч и тут находил брешь. Благодаря тому, что я поймал его
десять лет назад и не упустил, когда жизнь меня колошматила, я выжил и
сделал то, что хотел и должен был сделать. А что было со мной в следующую,
вторую десятилетку, я еще расскажу.
Хотя и второй закатно-оранжевый вечер, случившийся через десять лет,
тоже не был умиротворенно-спокойным, он был таким же пронзительным, как и
первый, - лишь такие мгновения и запоминаются, Если в первый раз было лишь
предчувствие, то теперь я уже знал точно, в какое глубокое море я вхожу. И
этот второй вечер мне потому так запомнился, что я ждал звонка. Тот звонок
должен был сказать мне: а пустят ли меня вообще в это "море" или нет? Уже
часа два как должно было кончиться заседание приемной комиссии, и я страстно
ждал звонка моего друга Яши Гордина, чей тесть, замечательный Леонид
Николаевич
Рахманов, заседал в этой комиссии. В квартире на Марсовом поле, где
жили и Леонид Николаевич и Яша, уже было известно, принят я или нет.
А здесь, в этой комнате окнами на пустырь в далеком Купчино, где я
волею судеб оказался, было тревожно - хотя душа уже была ко всему готова, в
том числе и к новым битвам, и от напряжения пела, как струна. Время надежд -
восемь, половина девятого - сменилось отчаянием. Если было бы что-то
радостное, я бы уже знал. Весть радостная летит как стрела. А дурная долго
топчется, не идет, стесняется - и ее можно понять. Теперь главное, чтобы эта
весть не прозвенела дома. Тут к моим переживаниям добавятся еще страдания
мамы и жены - за прошедшие десять лет зона страданий значительно
расширилась. Еще и дочь появилась! Конечно, сути дела она пока не поймет -
но общий упадок духа почувствует и заплачет. Поэтому мне сейчас надо выйти
на улицу, отрегулировать себя - и при любом исходе дела вернуться радостным
и спокойным.
Закат угас. Я быстро оделся и вышел. Темная морозная мгла питерских