"Полина Поплавская. Уроки любви" - читать интересную книгу автора

которая почувствовала, что красота и совершенство - далеко не одно и то
же...
__________

И вот сейчас, сидя в полупустом утреннем кафе, она мужественно пыталась
добыть эту ускользающую красоту: фразы в ее повести о Прошлом, которую она
втайне ото всех сочиняла уже полгода, при всей их выстроенности и
правильности казались ей мертвыми и уродливыми. Джанет нетерпеливо кусала
губы, в глубине души уже сознавая, что у нее ничего не выйдет, ибо еще
слишком мал тот мир, в котором она действительно могла чувствовать себя
полноправной хозяйкой. А без уверенности в себе - она поняла это, когда
начинала учиться петь, - ничего добиться нельзя. И все же с упрямством
юности она снова и снова прогуливала школу, заворачивая через два квартала
от дома в свое маленькое убежище, и пробовала все заново. Через несколько
минут вполне удачного повествования под старым "паркером" неожиданно выплыло
слово "ландскнехт", и Джанет, чуть ли не вслух ойкнув, снова отложила ручку,
вспомнив о том, что погружение в Прошлое отняло у нее и ее вторую страсть -
немецкий язык.
С детства воспитанная на сказках, девочка тянулась ко всему
таинственному, смутному, непознаваемому - и немецкая литература
предоставляла для этого самое широкое поле. Чего стоил только один человек
без тени! Или угольщик со стеклянным сердцем? Или чудовищный, которого тем
не менее обожали самые прекрасные девушки?[2] А от сказок Джанет неизбежно
перешла к языку - но не к тому лающему, недолюбливаемому всей Европой,
сухому немецкому пруссаков, а к нежному, горловому, похожему на лепет
младенца с обилием неправильных "р" и "л" языку южной Германии - языку
горного Шварцвальда и лесистой Швабии. Джанет обожала свою учительницу,
выкопанную где-то Чарльзом, который уверял, что фройляйн Гетгер помнит еще
промотавшихся русских князей в Баден-Бадене. Как бы то ни было, ветхая
фройляйн действительно не только не охладила любви своей ученицы, но и
научила ее говорить с подлинно южным акцентом. В пятнадцать Джанет уже
пробовала писать на немецком стихи. Но желание разобраться в своем Прошлом -
что означало для Джанет разобраться в первую очередь в себе - оторвало ее и
от этого увлечения.
Пожалуй, на сегодня было достаточно: чай допит, три обязательные
странички исписаны, а часовая стрелка подползала к двенадцати - перерыву в
занятиях, когда Джанет должна была появиться дома и, по требованию Селии,
поесть как следует. Но апрельское солнце за низким окном сияло так маняще и
столь редкое над Ноттингемом голубое небо было таким бездонным, что Джанет
почувствовала: она не в силах сопротивляться этим соблазнам... И закинув на
плечо свой желтый рюкзак свиной кожи, она направилась из кафе отнюдь не к
дому, а совершенно в противоположную сторону - по направлению к кладбищу
Бассетлоу.
Она шла, чуть раскачиваясь и нелепо выглядя в своем грубовязаном
свитере и тонкой длинной юбке, облеплявшей худые ноги в тяжелых шнурованных
ботинках. Хаос, царивший в ее душе, неизбежно отражался и на одежде. Джанет
хотелось быть то собранной чистенькой яппи,[3] то романтической барышней, то
роковой женщиной... А иногда ей просто хотелось махнуть на одежду рукой, и,
к ужасу родных, именно это она и делала чаще всего. Прошлым летом Пат, не
вынеся этой, как она выразилась, безалаберности, даже позвонила Жаклин и