"Владимир Миронович Понизовский. Заговор генералов " - читать интересную книгу автора

черных птиц.
Мысль о воронах, скользнувшая на ружье, а от ружья - на бедного
короля, навела на горестные размышления: владения его нынче под Вильгельмом
и Польша под Вильгельмом, а Румыния - под Францем-Иосифом. И Дарданеллы -
как локоть: не укусишь...
Чтобы успокоиться, Николай снял со стойки ружье, начал высматривать из
окна осторожную птицу. Но досадная мысль не отвязывалась. "Мы, царь
Польский, князь Болгарский, наследник Норвежский..." Вряд ли кто в империи
знал все государевы титулы. Николай еще цесаревичем зазубрил их и в любую
минуту мог отчеканить наизусть, как "Отче наш". Выглядывая хриплоголосую
птицу, затаившуюся меж ветвей, он повторял сейчас про себя, как заклинание:
"Божиею поспешествующею милостию, Мы, Николай вторый, .император и
самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский;
царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь
Херсониса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь
Смоленский, Литовский, Волынский и Финляндский, князь Эстляндский,
Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Само-гитский, Белостокский,
Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных;
государь и великий князь Новгорода низовския земли, Черниговский;
Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский,
Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северные страны
повелитель; и госупредела фантазии мастерицы, но есть свой ритм, никем но
разгаданная тайна творчества. Ткет на века, хоть стели под копыта коней.
Пронесутся табуны, а лишь плотней станет ворс, четче узор... Так и его
жизнь. Проносятся по ней табуны невзгод. А ему все нипочем, будто и вправду
предопределено ему жить тысячу лет. Родные горы Име-ретии - и хмурое
Прнангарье, деревенька с тягостным названием Потоскуй; выжженные солончаки
Апшерона - и каменистые долины Персии; городок Лонжюмо под Парижем - и
угрюмый остров на Ладоге с двухсаженными стенами - российская Бастилия... А
вот теперь - ледяной тракт по одной из величайших рек мира, берущей начало
в сибирском варнацком море... Мастерица судьба смогла бы придумать узор
причудливей?..
Если бы вот так катить тысячи верст все вверх и вверх, добрался бы он
до самого Байкала, а там уже рукой подать и до "железки". И кати до
Питера...
Покорный судьбе умирает рабом. А он - свободен, хоть и оковывали его
по рукам и ногам железом и, может быть, снова окуют. И он любит жизнь. Он
любит палящее солнце и ослепляющую моряну. Любит мороз, от которого железо
становится хрупким, как стекло.
- Ачу, ачу!..
Садится солнце. Крепчает мороз. Звонче и резче - бубенцы. Уже нет
узора теней на снегу. Только сиреневое свечение неба, скал, ледяных
торосов. Удивительная в этих краях зима: не шелохнется ветвь, не
поколеблется столб дыма над жильем. Словно заколдованные, стынут в
безмолвии деревья и камни, одетые в панцирп доспехов, в шлемы и латы. Его
замершие до назначенного часа Автандилы...
Выносливы косматые лошаденки. Пар из ноздрей - будто раскуривают
трубки. На гривах и боках осел иней.
Он еще не решил окончательно для себя... Но все эти последние дни он
живет предчувствием счастья. А что больше этого может придать силы? Эх-ха!