"Григорий Померанц. Живые и мертвые идеи " - читать интересную книгу автора

чувство целостности мира, чувство вечности. Эта тенденция связана с
возрождением мифа (миф лучше схватывает целостность) и реставрацией религии.
Остановить маятниковые движения невозможно, удерживать их бесполезно.
Сколько бы ни строить плотин, вода будет течь вниз, а не вверх. Хрущев
закрыл 10 000 церквей, но в это самое время государственные издательства
одну за другой выпускали книги по иконописи, а религиозная музыка (которую
Герцен считал устаревшей) снова стала любимым искусством. Я обратил на это
внимание еще 20 лет назад в статье "По поводу диалога" (так, впрочем, и не
напечатанной в нашей стране).

"Когда-нибудь историки советского общества отметят, что в
тридцатые годы Бетховен привлекал гораздо больше симпатий, чем Бах, и что
живопись Ренессанса казалась, бесспорно, интереснее средневековой. Это будет
легко и просто объяснить. Но затем наступили перемены, которые объяснить
значительно труднее. Популярность иконописи и церковной музыки быстро
растет. Любая лекция по иконописи собирает толпы слушателей (в огромном
большинстве атеистов). Любая книга по иконописи становится бестселлером и
украшением книжного шкафа.
Вслед за Андреем Рублевым и Феофаном Греком выходят из забвения
(или полузабвения) имена их вдохновителей - Сергия Радонежского, Григория
Паламы. Читаешь про спор о природе света Фаворского с неожиданным интересом.
Такие понятия, как "византийское православие" и "мистицизм", утрачивают
простой (негативный) смысл, становятся чем-то сложным и противоречивым.
Напрашивается мысль, что и они, как некогда мифология греков, были "почвой и
арсеналом" великого искусства.
В том же направлении работает и консерватория.
И хочется понять: что же нам нравится в искусстве, идеи которого,
казалось бы, не должны нравиться? Монографии, брошюры, концертные программы
и вступительные лекции отвечают: нравится человечность, народность и т. п.,
вдохновившие художника вопреки его религиозной ограниченности. Однако на
практике очень трудно понять, где кончается искусство и где начинается
религия. Текст баховских "Страстей", что ни говори, - Евангелие. Текст
"Всенощной" Рахманинова - всенощная. От этого никуда не уйти..."

Поговорив о ценности мифологического мышления для искусства, я
переходил к этике.

"Заповеди - новая редакция системы табу, то есть морального опыта
десятков тысяч лет... Религиозные законодатели дали новую систему
предписаний, распространив внутриплеменную структуру отношений на всех
людей. Система заповедей обладает некоторыми неповторимыми особенностями...
Фома Аквинский признает, например, что кража простительна, если
альтернативой является голодная смерть. Заповеди регулируют поведение скорее
как пружина (которая может сжиматься и разжиматься), чем как решетка или
барьер..."

Возможно, когда-нибудь "сложится новая культура, которая примет и
реорганизует опыт нынешних мировых религий примерно так же, как они приняли
и впитали в себя дохристианские, добуддийские и т. п. национальные и
племенные традиции... Но это невозможно сделать быстро, за несколько