"Григорий Померанц. Живые и мертвые идеи " - читать интересную книгу автора

подхода к прилавку". Учиться не стыдно. Стыдно оставаться неучем.
Есть, однако, проблемы, решению которых не у кого учиться: неповторимые
проблемы Евразии, связанные с ее положением на стыке культурных миров. Здесь
простор для творческого разума... Но его нет и не может быть, пока нет даже
элементарной информации об этнических конфликтах. Нельзя рассчитывать на
перестройку, сохраняя брежневский принцип: по линии наименьшего
сопротивления у нас все обстоит благополучно.
Во всем этом есть еще своя этическая сторона. Моральное оправдание
верховной власти - защита слабых от сильных. За последние годы сплошь и
рядом делалось противоположное: защищались большие народы, чтобы их не
беспокоили вопли малых (крымских татар, армян из Карабаха). К сожалению, эту
политику поддерживает часть русского общественного мнения. Само выражение
"малый народ" стало символом зла в модных теоретических построениях, и
обдумываются средства, как от него избавиться. Ветер национальной обиды
становится бурей во всех углах, где для обид достаточно оснований, и чувство
обиды становится всеобщим.
Советская пропаганда, десятки лет разжигавшая пламя антиколониальных
движений, пожинает свои плоды: вспышки интифады начались в нашей собственной
Азии. Все смертельно обижены друг на друга, и навстречу рациональным планам
перестройки подымаются волны иррационального, "подпольного" (в понимании
Достоевского).
В 60-е годы иррациональное как-то выносилось за скобки. Казалось, что
общество развивается в осознанном направлении - или по крайней мере пытается
развиваться - и это движение даст когда-нибудь плоды. Поэтому господствовали
рациональные схемы исторического процесса. Но когда движение уступило место
гниению, разум потерял кредит. Человек захотел вырваться из материи,
особенно из материи истории. На кой нам ее законы, если по ним выходит
гнить, гнить, гнить... А потом все вдруг рухнет, как старый гриб...
В этот миг, словно по заказу, два журнала опубликовали статьи Л. Н.
Гумилева, и все заговорили об этносах. Откуда-то (может быть, из космоса)
приходит импульс и заряжает нескольких людей страстью. Эти люди,
пассионарии, пытаются нарушить господство инерции. Если судьба дает им
победу, страстность постепенно выветривается. Консорция (союз, подобный
браку по любви) постепенно уступает место конвиксии, царству привычки; а
потом конвиксия разваливается, уступая место новым консорциям. Все консорции
равноценны: отряды викингов, школа импрессионистов, общины первых христиан
одинаково суть воплощения космической энергии. Никакой иерархии, никакого
общего смысла, никакого Бога, ради которого живут и умирают люди и народы.
Вместо передового класса на вершину поднят этнос (народ, нация?) - до тех
пор пока молод. А состарится - туда ему и дорога.
Теория одновременно отражала то, что все чувствовали (господство
инерции, ожидание нового), и формировала процесс, направляя его к новому
морально-политическому единству. Не на основе старой идеологии, не на общем
чувстве пролетарского, коммунистического, советского, а иначе: на основе
общего подсознательного влечения к русскости, по сути дела такой же условной
и безразличной к реальным группам, на которые распадается цивилизованное
общество. По теории этносов, все франки презирали мусульман за многоженство,
а все мусульмане находили бесстыдными франкских дам, не прикрывавших своего
лица. По теории этносов поныне ведет себя народ в обстановке военной
истерии: все вместе ненавидят немцев. По теории этносов, все (или почти все)