"Виталий Полупуднев. У Понта Эвксинского (Исторический роман в двух томах, том 1) " - читать интересную книгу автора

что колонии, подобные Гераклее, не имели такого обилия незанятых рабочих
рук, как Афины или Коринф. Их население еще не успело выделить из своей
среды голодных толп бродячего люда, не имеющего постоянного заработка. Даже
беднейший здесь занимался каким-нибудь ремеслом и спал у собственного очага.
Поэтому рассчитывать на вольный наем желающих пойти на каторжную работу за
веслом не приходилось. Гребцы на кораблях припонтийских греческих колоний
были рабами, закованными в цепи, как преступники.
Тяжелый, тошнотворный дух потных, давно не мытых человеческих тел
чувствовался и на верхней палубе, где под полосатым тентом, изнывая от жары,
сидели немногочисленные пассажиры корабля - гераклейские купцы. Они везли в
трюме груз вина, цветных тканей, бронзовой посуды и железных изделий для
продажи скифам.
Ветра не было, солнце накалило просмоленные доски. Тишину знойного
полудня нарушала своеобразная музыка. Ведущую партию исполнял флейтист. Он
сидел на свертке каната за задней рубкой и лениво насвистывал две ноты:
высокую, по которой три ряда весел поднималось вверх, и низкую, служившую
сигналом для опускания весел в воду. При подъеме широких еловых лопастей
тускло звенели цепи, При опускании они тоже звенели, но как-то по-иному. К
этому присоединялось надсадное уханье, болезненный стон, вырывавшийся из
охрипших глоток.
Так повторялось с железным ритмом через равные промежутки времени.
Размеренный скрип тяжелых уключин дополнял эту печальную симфонию рабского
труда, исполняемую гребцами-кандальниками. Иногда звонкое щелканье
сыромятного бича напоминало о насилии и жестокости управлявших многорукой
живой машиной. Но беспощадность в обращении с невольниками считалась не
пороком, а достоинством, единственно правильным способом заставить их
работать скорее и лучше. Снисходительность и мягкость, проявленные хозяином
по отношению к рабу, вызвали бы недоумение, насмешки, а затем и
презрительно-гневное осуждение со стороны всего общества, были бы расценены
как подрыв основ общественного благосостояния.
По-видимому, именно так думали и те, которые сидели на верхней палубе,
вытирая лбы рукавами. Их не тревожила печальная музыка рабских цепей,
наоборот, она нагоняла на них сонливость своим ритмом. И тяжелые испарения,
идущие снизу, не казались им неприятными. Каждому рабовладельцу привычен дух
эргастерия - тюрьмы рабов и места их печального труда.
Из-под носовой рубки вынырнул келевст - судовой тюремщик, гроза
невольников-гребцов, не расстающийся с сыромятным бичом, пропитанным
человеческим потом и кровью. Он почесал ручкой своего страшного инструмента
костлявую плоскую спину, потом не торопясь вытер полою распаренное
морщинистое лицо. Мертвыми, бесчувственными глазами обвел горизонт, послюнил
грязный шишковатый палец и повертел им над головою.
- В такую жару и Борей спит,- пробормотал он. Сверху послышался хриплый
смех.
- Не только Борей, но и все его три дочери: Упис, Локсо и Гекаерга!
На кормовой рубке стоял кибернет и скалил редкие зубы, смотря на
келевста.
- А, это ты, Фаномах...- с неудовольствием заворчал тюремщик.
- Ты, Аристид, не старайся вызвать ветер заклинаниями,- продолжал
смеяться кибернет,- твои наговоры не имеют силы в скифских водах. Лучше
пошевеливай своих лентяев, пусть гребут веселее, скоро будет виден берег