"Николай Полунин. Дождь" - читать интересную книгу автора

А вдруг была эвакуация? Не война, нет, - эвакуация. Тихая, ночная,
поголовная. Обнаружена бомба или грозит взрывом паро-газо-чертечегопровод?
...сине-белый свет фар бронетранспортеров, дико выглядящих рядом с
обычными автобусами; автобусы трогаются одни за другими, их место тотчас
занимают следующие; твердые подбородки, охваченные ремешками касок; твердые
руки, твердые взгляды; "Граждане, повторяем, полное спокойствие", -
бархатный репродукторный баритон; строгая очередность при посадке, по
мгновенно появившимся спискам, а в списках - по алфавиту, и женщины с
детьми - первыми; "...спокойствие..."; а группы идут по квартирам, а группы
идут по подвалам, по замершей стройке, чтобы никто, никто, чтобы всех,
всех, всех...
И только меня забыли.
Нет, это, конечно, чушь. Эвакуацию я тем более бы услышал. Потому что
репродуктор будет не мягко вещать, а кашлять и проглатывать окончания -
серебристый облупленный колокольчик. Кого-то обязательно придавят в толпе,
откуда-то вылезет бессмысленный пьяный, буйный, - когда осатаневшие патрули
станут заламывать ему локти. Автобусы сгрудятся смрадным стадом, двое-трое
с мегафонами, тщась переорать друг-друга, полезут в самую кучу, и их там
чуть не расплющит, толстые женщины в пальто поверх ночных рубашек потащат
узлы и чемоданы, и сонные детишки будут визжать и ныть. И
бронетранспортеров не будет.
Но замечательнее всего, что даже и так все успеют и погрузятся, и
захватят вещи. Нет, ну кого-то, конечно, забудут, а кто-то останется сам -
старая карга в своей плесневелой норе или алкоголик-психопат, или желчный
упрямец-дурак. И когда грохнет то, что должно грохнуть, они, наверное,
погибнут, и с ними погибнет какой-нибудь отчаявшийся член эвакокомиссии,
потный, с заходящимся сердцем, самолично пытавшийся увещевать их. А
председатель той же комиссии, в десятке километров отсюда, в прочном
здании, в бетонном бункере, предложит почтить вставанием, и все поднимутся,
кроме одного, который спит в углу. Заблестят тускло погоны и шевроны, и
значки на лацканах. Тренькнет "вертушка", председатель снимет трубку и
доложит коротко и дельно и обязательно упомянет... А остальные успеют, и их
разместят, и всем детишкам будет молоко, а взрослых обеспечат горячей
пищей, и оказывается, можно и так, ты просто не знал, а теперь
придумываешь, а придумываешь ты потому, что вся твоя минутная суета
улетучилась, и тебе уже страшно.
Я прошел мимо трансформаторной будки с выцарапанными вечными словами,
завернул за угол. Запах, слышный уже давно, усилился, и, выйдя к мостовой,
я увидел его источник. Шагах в пятидесяти легковушка сцепилась с трейлером,
у кого-то из них выплеснулся, вспыхнул бензин, и машины наполовину сгорели.
Это, видимо, случилось еще ночью, сейчас остовы дотлевали посреди неровного
черного пятна, источая горькую отвратительную вонь. Дождь потушил их. Я
представил, что может находиться внутри перекореженного железа, и не пошел
смотреть. Ноги сами понесли меня в противоположную сторону.
В остальном улица была пустая и очень тихая, и я вспомнил, как любил
ранние утра за их пустоту и тишину, когда та или иная причина выгоняла меня
из дому в рань. Но всегда, даже над пустынной улицей, висел ровный шум, гул
города, а сегодня его не было. Несколько машин, омытых ночным дождем,
стояло по обочинам. Стеклянные стены магазинов темно сверкали. Внутри их
все, кажется, пребывало без изменений. Некоторое время я брел по осевой,