"Алексей Полстовалов. Западня душ " - читать интересную книгу автора

я, пусть даже во имя собственного блага, оставить незаконченный труд? Я
продолжал писать и позволял себе сделать перерыв, когда рука уже не могла
более держать кисть или когда головокружение становилось таким сильным, что
я едва не терял сознание. В этот период были созданы особенно удачные
фрагменты картины, чему я вряд ли смогу найти объяснение, ибо я совершенно
был не в состоянии сконцентрироваться и работал почти не сверяясь с
эскизом - когда инфернальное наваждение закончилось, мне стоило немалых
усилий заставить себя взглянуть на холст, поскольку я был уверен в том, что
ошибки, допущенные при работе окажутся непоправимыми. То, что я увидел,
вызвало во мне неподдельный страх: картина была практически закончена, более
того, я не нашел в ней ни единого изъяна, будто рукой моей во время
помутнений рассудка водил некий гений - я не переусердствовал в изображении
гибели человеческой природы, равно не стал я прибегать к использованию
дешевых эффектов, приводящих в восторг жадных до сенсации обывателей.
Убежденность в том, что истинный ужас сокрыт не в могильных камнях, залитых
мертвенным светом полной луны, и не в жертвенниках, окрашенных багровыми
тонами свернувшейся крови, но в сочетании линий и оттенков, в образе
причудливой арабески гипнотического забытья, лишающей зрителя воли,
понуждающей взирать на кошмарную иллюзию помимо собственной воли, оказалась
столь сильной, что, даже потеряв над собой контроль, я был не в состоянии
изменить данному творческому принципу. Я преуспел в создании подлинного лика
смерти.
Вновь и вновь овладевали мной размышления относительно того, какое
впечатление произведет картина на зрителей. Было очевидно, что подлинное
величие космического ужаса, окажется непостижимо для большинства, однако
даже человек, наделенный самым примитивным разумом, способен бессознательно
воспринять незримые пульсации, возникающие тогда, когда творчество находит
соприкосновение с глубинными основами мироздания. Поистине, для того, чтобы
иметь смелость предсказывать силу эмоционального воздействия какого-либо
феномена (не столь важно, создан он человеческими руками или является
творением природы) на созерцателя, мы еще слишком мало осведомлены о
механизмах, составляющих сущность нашей души. В любом случае, я не имел ни
малейшего представления о планах Гастона, относительно моей работы:
осмелится ли он выставить полотно на всеобщее обозрение, или оно навсегда
останется достоянием ограниченного круга приближенных к Лефевру культистов?
Я все больше задумывался над условием, поставленным заказчиком в первый день
нашего знакомства. Прежде я полагал, что выполнение этого пункта соглашения
не составит какого-либо неудобства - в самом деле, следует ли испытывать
беспокойство от того, что в углу холста не стоит автографа, удостоверяющего
мое авторство; само собой, мысль о том, что Лефевр может присвоить себе
данную работу, была смехотворна - тем не менее, теперь я полагал прихоть
патрона высочайшей несправедливостью.
Я никогда не был чрезмерно честолюбив или жаден до похвал, но в этом
случае все мое естество восставало против сложившейся ситуации, когда я,
создав величайшее творение своей жизни, при удачном стечении обстоятельств
могу рассчитывать лишь на то, что в памяти людской останусь посредственным
художником, снискавшим признание жалкой горстки манерных декадентов. У меня
не было наивных надежд на возможность повторения своего успеха - подобные
работы появляются не чаще, чем раз в столетие - Город был верхом того, что
мне предстояло достичь в этой жизни. Мрачная ирония заключена в моем