"Алексей Полстовалов. Западня душ " - читать интересную книгу автора

смрадный остов того, что некогда было счастливейшим местом на земле,
потерянный рай, еще хранивший воспоминания о былом великолепии. Лабиринты
улиц, в которых, казалось, еще звенел радостный детский смех, ныне были
отданы на растерзание демону распада и гниения. Закованный в неприступную
крепостную стену, не раз защищавшую жителей от набегов варваров, он стал
теперь тюрьмой для несчастных людей, бледными тенями скитавшихся по городу.
Чудовищные метаморфозы претерпевали эти гордые обитатели цветущей долины -
мор, поразивший население, накладывал печать уродства на их прекрасные лица.
Обезумев, люди рвали себя на части, матери убивали своих детей и пожирали их
плоть; иные, в припадке сумасшедшего восторга предавались гнусным оргиям,
или, изобретя мерзкие инструменты, калечили себя и своих товарищей.
Немногие, запершись в полуразрушенных домах, пировали, и в угаре пьяного
буйства ползали в нечистотах, уподобляя себя скоту. Через весь город
протекала река, чудесные мосты, перекинутые через нее в незапамятные
времена, были сокрушены потоком густой черной слизи, навеки оставшейся
медленно колебаться в отточенных гранитом берегах. Скалы, угрожающе нависшие
над долиной, были испещрены миллионами нор, в глубине которых таились
отвратительные порождения подземного мира, готовые в любой момент вырваться
на свободу; пещеры исторгали на город отвратительные едкие миазмы,
отравляющие все живое. Надсадный вопль о помощи возносили к бесчувственным
небесам обреченные, но не было на него ответа.
Лефевр чрезвычайно живо описал свое видение полотна, так что я без
труда представил леденящий душу образ безнадежности и отчаяния. Относительно
техники, в которой дoлжно было выполнить работу, Гастон высказался крайне
категорично: он желал предельной правдоподобности в изображении описанного
зрелища. Мрачный символизм Босха или Брейгеля слабо вдохновлял этого
человека, гравюры Дюрера и Доре, будь они выполнены в цвете, несомненно,
послужили бы неплохим образцом, но графика была не способна раскрыть
истинное величие задуманной картины. И, конечно же, экспрессивный гротеск
Гойи был здесь явно не к месту. Впрочем, я сам склонялся к мысли, что для
достижения наилучшего эффекта следовало разработать особенную технику, по
возможности, максимально приближенную к фотографии. Лефевр выдвинул еще одно
условие, касавшееся, как ни странно, авторства работы: я не имел права
ставить свой автограф или каким-либо иным образом указывать на то, что
картина принадлежала моей кисти. Я с легкостью согласился с этим желанием,
которое в тот момент показалось мне не более, чем невинным капризом
заказчика. В остальном Гастон постарался никак не ограничивать мою
творческую свободу, мы обговорили сумму вознаграждения, и он, оставив более
чем щедрый задаток, откланялся.

***

В первые дни после визита Гастона Лефевра я начал создавать эскизы. Мне
стоило больших трудов решить непростую задачу композиции: количество
сюжетов, фигурировавших в картине, создавало серьезные сложности в их
гармоничном размещении на холсте. Весьма многообещающим казалось
использование приема, активно практиковавшегося Эль Греко, чье смелое
обращение с перспективой позволяло изобразить предметы, которые увидеть в
реальности было невозможно. Однако этот метод оказался неприменим в моем
случае, так как искажения, невидимые даже при пристальном изучении полотна,