"Алексей Полстовалов. Западня душ " - читать интересную книгу автора

полотна)! Уничтожать Вас у меня не было желания, как нет желания причинять
неудобства, связанного с длительным заточением. Лишить Вас зрения - слишком
примитивно и вторично, что противно моей природе. Тем не менее, я имел
серьезные опасения, что Вы возжелаете помешать моей работе - это было бы
неприемлемо (забавно, но при удачном стечении обстоятельств, Вы могли бы в
данном мероприятии преуспеть!). Право, я не знал, как в Вашем отношении
лучше поступить, пока Вы в порыве тщеславной гордыни сами не предначертали
свою судьбу.
Я давно имею теорию, согласно которой произведение не в силах причинить
зло своему создателю (это, конечно, не касается зла, причиненного людьми
творцу из-за его произведения). Вы прекрасно подтвердили это логическое
построение, проявив завидную стойкость в противлении силе Города: поверьте,
немногие представители рода человеческого смогут подобно Вам безнаказанно
наслаждаться зрелищем, о котором здесь идет речь. Но неразумность была во
все века проклятием гениев, так что благодаря Вашему бездумному поступку,
который, напомню, отдельно был оговорен в условии заказа, решение Вашей
участи оказалось вопросом времени. К чести своей скажу, что мне удалось это
время немного ускорить... Но стоп, я, кажется проявляю досадную неучтивость!
Разумеется, в такой момент Вы более всего обеспокоены собственным будущим,
так что не смею дольше задерживать Вас. Вы свободны!
Искренне Ваш, Гастон Лефевр.

P.S. Примите благодарность за великолепно выполненную работу. Мне будет
доставлять истинное удовольствие лицезреть Вас в любое время! Г.Л."

Дочитав письмо до конца, я понял, что автор его безумен, вероятно,
одержим опасной манией. Я не был склонен доверять его заверениям о том, что
могу обрести свободу или о том, что мне ничто не угрожает. По-видимому, он
как-то обнаружил мой своеобразный автограф, и это его взбесило, что
послужило причиной моего нынешнего бедственного положения. Совершенно неясны
были указания на важность его работы, реализации коей я мог бы помешать.
Очевидно, Лефевр писал послание, не имея намерения сделать для меня ситуацию
более понятной: ему доставляло истинное наслаждение ощущать свое всесилие и
располагать мной как игрушкой, беспрекословно подчиненной его воле.
Самонадеянный тон письма не позволял усомниться, что подлец был абсолютно
уверен в удачном осуществлении зловещего плана, равно как и убежден в том,
что уйти от заслуженного наказания окажется задачей тривиальной.
Подобная наглость привела меня в бешенство, однако позволить себе
поддаться эмоциям было равноценно подписанию смертного приговора - я
прекрасно осознавал, что для схватки с Неизвестным потребуются хладнокровие
и выдержка. Усилием воли я заставил себя сохранять самообладание и
постарался измыслить способ вырваться на свободу. Увы! Новое обстоятельство
не оставило следа от намерения достойно встретить угрозу и смело
противостоять ей: в двери, теперь хорошо различимой в сумеречном свете,
повернулся ключ. Скрежет открывающихся замков наполнил душу паническим
ужасом, на лице выступила холодная испарина; я принуждал себя сбросить
оцепенение, но страх, ледяными тисками сдавивший грудь, не позволял
двинуться с места. В этой дьявольской тюрьме рассудок не являлся мерилом
реальности, черная волна бессловесной злобы вливалась в комнату сквозь
отверстие в дверном проеме, сокрушая силу сопротивляться настойчивому