"Ксения Ползикова-Рубец. Они учились в Ленинграде " - читать интересную книгу автораи больно, то он стерпит это ради нее. Через минуту она пересаживается на
стул и держит руки Андрея в своих руках. Я вижу ее профиль: лишь легкий румянец выдает волнение. Она улыбается, наклоняясь к нему... В палате зажигают лампы. Родным пора уходить. Андрей подзывает меня и знакомит с матерью. Мы выходим с ней вместе из палаты. В коридоре она дает волю слезам. - Мне страшно за Андрея! Как он воспримет свою инвалидность, когда пройдут эти ужасные страдания? Он не хочет показать мне, как ему больно. Я говорю ей с величайшим убеждением: - Андрей из тех людей, кто и сам не будет ощущать себя инвалидом и никому не позволит себя жалеть. У него огромная сила воли. Мы прощаемся. Мне тоже хочется плакать в этих стенах, где столько молодых искалеченных тел. Но этого нельзя себе позволить. Надо не плакать, а ненавидеть тех, кто породил эту чудовищную войну... Вечером Андрей обращается ко мне: - Попросите того, кто играет на рояле в коридоре, сыграть что-нибудь серьезное, классическое. Я иду к пианисту и передаю просьбу. Это легко раненый. Он подходит к Андрею, а затем возвращается к роялю и играет. Когда свет уже погашен и я обхожу палату перед уходом из госпиталя, Андрей говорит мне тихо: - Я думаю, пианистом можно быть и с протезами. В командирской палате лежит раненый юноша-лейтенант - Леонид Белов. У него высокая ампутация левой ноги и ранение в живот. Больной очень раздражителен, он кричит на сестер; попадает и мне. Угодить ему невозможно. - Нельзя так кричать, - человек пожилой, работает добровольно. Идут приготовления к ночи. Сестры разносят лекарства, делают впрыскивания. Я подхожу к больному, чтобы поправить подушки. Раздраженный голос: - Вы пожаловались на меня врачу? - Я не жаловалась. Она, вероятно, сама слышала, как вы кричали. - Значит, я грубый, невоспитанный человек? Вы это хотите сказать? - Я ничего не хочу сказать. Вы ранены, вам больно, и потому мне понятно, что нервы у вас не в порядке, - говорю я спокойно. Я ночная дежурная. У меня две палаты: бывший большой угловой класс - палата бойцов и бывшая пионерская комната - палата командиров. Сажусь в кресло в коридоре. Мне так лучше слышно, что делается в обеих палатах. Ни читать, ни вязать я не могу, так как мало света. Я сижу и думаю о тех, кто учился в стенах этой школы, а теперь на фронте. Живы ли мои мальчики? А где сейчас Борис? Опять давно нет писем. Но вот кто-то застонал в палате командиров. Не Леонид ли? Подхожу к нему. Он не спит. Ярко горят его щеки. У него жар. Нагибаюсь, - он плачет. - Прошу вас, вытрите мне лицо, - говорит он. - Вам больно? Позвать сестру? - Не надо. Мне просто тяжело и страшно. Сядьте и расскажите мне что-нибудь. Я придвигаю стул к его кровати и сажусь. - Что же вам рассказать? Хотите - о нашей школе, о том, как в этой комнате собирались ребята и по-серьезному обсуждали вопрос о вреде подсказок |
|
|