"Ксения Ползикова-Рубец. Они учились в Ленинграде " - читать интересную книгу автора

и больно, то он стерпит это ради нее. Через минуту она пересаживается на
стул и держит руки Андрея в своих руках. Я вижу ее профиль: лишь легкий
румянец выдает волнение. Она улыбается, наклоняясь к нему...
В палате зажигают лампы. Родным пора уходить. Андрей подзывает меня и
знакомит с матерью.
Мы выходим с ней вместе из палаты. В коридоре она дает волю слезам.
- Мне страшно за Андрея! Как он воспримет свою инвалидность, когда
пройдут эти ужасные страдания? Он не хочет показать мне, как ему больно.
Я говорю ей с величайшим убеждением:
- Андрей из тех людей, кто и сам не будет ощущать себя инвалидом и
никому не позволит себя жалеть. У него огромная сила воли.
Мы прощаемся. Мне тоже хочется плакать в этих стенах, где столько
молодых искалеченных тел. Но этого нельзя себе позволить. Надо не плакать, а
ненавидеть тех, кто породил эту чудовищную войну...
Вечером Андрей обращается ко мне:
- Попросите того, кто играет на рояле в коридоре, сыграть что-нибудь
серьезное, классическое.
Я иду к пианисту и передаю просьбу. Это легко раненый. Он подходит к
Андрею, а затем возвращается к роялю и играет.
Когда свет уже погашен и я обхожу палату перед уходом из госпиталя,
Андрей говорит мне тихо:
- Я думаю, пианистом можно быть и с протезами.
В командирской палате лежит раненый юноша-лейтенант - Леонид Белов. У
него высокая ампутация левой ноги и ранение в живот. Больной очень
раздражителен, он кричит на сестер; попадает и мне. Угодить ему невозможно.
Я слышу, как врач говорит ему, имея в виду меня:
- Нельзя так кричать, - человек пожилой, работает добровольно.
Идут приготовления к ночи. Сестры разносят лекарства, делают
впрыскивания. Я подхожу к больному, чтобы поправить подушки. Раздраженный
голос:
- Вы пожаловались на меня врачу?
- Я не жаловалась. Она, вероятно, сама слышала, как вы кричали.
- Значит, я грубый, невоспитанный человек? Вы это хотите сказать?
- Я ничего не хочу сказать. Вы ранены, вам больно, и потому мне
понятно, что нервы у вас не в порядке, - говорю я спокойно.
Я ночная дежурная. У меня две палаты: бывший большой угловой класс -
палата бойцов и бывшая пионерская комната - палата командиров.
Сажусь в кресло в коридоре. Мне так лучше слышно, что делается в обеих
палатах. Ни читать, ни вязать я не могу, так как мало света. Я сижу и думаю
о тех, кто учился в стенах этой школы, а теперь на фронте.
Живы ли мои мальчики? А где сейчас Борис? Опять давно нет писем.
Но вот кто-то застонал в палате командиров. Не Леонид ли? Подхожу к
нему. Он не спит. Ярко горят его щеки. У него жар. Нагибаюсь, - он плачет.
- Прошу вас, вытрите мне лицо, - говорит он.
- Вам больно? Позвать сестру?
- Не надо. Мне просто тяжело и страшно. Сядьте и расскажите мне
что-нибудь.
Я придвигаю стул к его кровати и сажусь.
- Что же вам рассказать? Хотите - о нашей школе, о том, как в этой
комнате собирались ребята и по-серьезному обсуждали вопрос о вреде подсказок