"Сергей Полищук. Старые дороги " - читать интересную книгу автора

- О возрасте ребенка и о возврате денег, - так он это теперь и мне
поясняет. И вопросительно на меня смотрит. - А что же еще?
Нет, положение Михаила Павловича, конечно, незавидное. К тому же наш
разговор происходит в присутствии райкомовского секретаря. Тот - член бюро,
а Михаил Павлович только мечтает таковым стать. Даже его заместитель Павлик
Горогуля, курирующий соседний Глусский район, где нет пока собственной
прокуратуры, - член тамошнего бюро, а вскоре, как известно всем, станет и
тамошним прокурором. И так просто отмахнуться от участия в этом деле Михаил
Павлович не может. Он поэтому очень-очень возмущается подлостью негодяя
Пухтевича, не жалеет для него никаких красок ("Мошенничество ведь? Чистое
мошенничество? Статья сто пятидесятая "а" - так ведь?). Но в то же время
явно семейный, гражданский характер этого дела тоже не дает вроде бы ему
оснований...
Я не знаю, мне трудно дать название тому, что я испытал, когда все это
от него услышал и не сразу, но некоторое время спустя начал понимать суть
услышанного. Оно было похоже па физическую боль и такую же боль мне хотелось
причинить и ему, всему вообще человечеству... Но я, конечно, никому ничего
не причинил, а только говорил, доказывал, быстро исчерпав весь запас слов,
которые можно произносить в официальном месте, и продолжал стоять, не зная,
что делать дальше. А главное, я понимал, что уходят бесценные минуты, в
течение которых можно еще надеяться задержать Пухтевича - с каждой минутой
эта надежда улетучивалась, превращалась в дым...
И вот я опять говорил, долдонил одно и то же, повторяя в десятый, может
быть, в сотый раз, какой это редкий негодяй, Пухтевич, и как необходимо его
задержать, хотя бы ради ребенка, не жалел красок. Михаил Павлович был снова
невозмутим, сидел со сложенными перед собой руками и слушал - очень-очень
спокойный человек, очень рассудительный, все для себя решивший и не
оставивший места ни для каких инотолкований.
Но он был еще и очень непростым человеком, наш Михаил Павлович! Он не
так просто сказал свое "нет". Вызвал из приемной Пухтевич и Гринченко и
внимательнейшим образом выслушал в моем присутствии и их. Выслушивал как бы
даже опять-таки сочувствуя, переживая. А потом позвонил в Минск, в областную
прокуратуру, и, изложив все дело так, чтобы и там сказали "нет", снова
произнес его как уже окончательное, но идущее не от него самого, а откуда-то
оттуда, сверху - разве он волен не подчиняться тому, что решено наверху?
А я смотрел на него, смотрел и на двух женщин, когда
смысл того, что говорил Михаил Павлович, стал им понятен, и опять на
него, и тоже, кажется, что-то начинал пони, мать, и с опозданием, с обидным
опозданием молодости, которую иногда буквально ненавидишь, вспоминая о том,
как часто ты в то время позволял себя морочить...
Уходя, я все же его предупредил - и сказал это уже без всяких эмоций,
сухо и по-деловому: сухой деловой разговор двух юристов, - что считаю его
действия неправильными и незаконными, а наш спор с ним неоконченным. Он
ответил: "Сколько угодно! Можете жаловаться на меня и в областную
прокуратуру, и вообще куда захотите!" - Я пообещал, что непременно буду
жаловаться. На том мы с ним и расстались.

* * *

Что я мог еще сделать? Продолжать здесь наши словопрения, ставшими