"Сергей Полищук. Старые дороги " - читать интересную книгу автора

время своей работы в районе в качестве заведующей консультацией сумела
вызвать их единодушную ненависть.
О ее безграмотности ходили легенды. Рассказывали, будто однажды, желая
подольститься к прокурору (Михаилу Павловичу), с которым.она вместе
выступала в процессе и при этом оба они придерживались одной позиции, она
радостно сообщала:
- А мы сегодня с товарищем прокурором выступали в унитаз!
Об этом и еще многом другом мне, конечно, было рассказано в самый
первый день моего пребывания в районе.
Она же, рассказывали мне, повсюду рассылала жалобы на своих коллег, с
истинно прокурорским упорством изобличая каждого из них в нравственном
падении, после чего разным комиссиям, сыпавшимся на нас, как горох,
приходилось объяснять, почему, например, судебный исполнитель Степан,
выписав в леспромхозе для ремонта своего дома одно некондиционнее бревно, в
действительности получил бревно самых высоких кондиций, а следователь
Евгений Абрамович спит на столе в кабинете, а не в постели с женой. Причем
несдержавшийся Евгений Абрамович, рассказывали, пообещали тут же на
комиссии, что набьет ей морду, а Степан выкрасил одну из стен
отремонтированной избы нежно-зеленой масляной краской (полагаю, этой же
краской была им выкрашена потом и моя пишущая машинка), а на вопрос
проверяющего: почему именно "нежно-зеленой"; не растерявшись, ответил: "Для
нежности!"
И, конечно же, рядом с этой малосимпатичной особой я имел определенные
преимущества: хоть не путал "униссон" с "унитазом" и не вынуждал никого
окрашивать стены изб масляной краской.
Неплохо складывались мои отношения и с прокуроров
Михаилом Павловичем, хотя понять этого человека до конца я никогда не
мог.
Я мог понять следователя Евгения Абрамовича, с которым не всегда и не
во всем соглашался. Мог понять непритязательного Павлика Горогулю и
грубоватого Васю ("Эх, вдав бы Верке по рубцу!"), а вот Михаила Павловича
по-настоящему никогда не понимал, да как-то к этому и не стремился, такой
невообразимой тоской всегда от него веяло. Его уважали, с ним считались, как
с человеком "при власти" и человеком, имеющим на все свое мнение, но
недолюбливали. Но могу сказать, чтобы и у меня он вызывал те же чувства - он
у меня не вызывал попросту никаких чувств и сам гоже вроде бы ни к кому их
не испытывал. Делал всегда только то, что нужно делать, и так, как нужно,
говорил правильные, разумные вещи. И был спокоен. Удивительно, неповторимо
спокоен, как может быть спокоен лишь человек, убежденный в правильности
каждого своего поступка.
Не раз нам приходилось сидеть друг напротив друга не только в
зале,суда, но и за одним обеденным столом, когда все мы после наших выездных
сессий, усталые, замерзшие и полуживые, оказывались гостями председателя
колхоза или директора школы и когда на этом столе появлялась радующая душу
бутылочка (первая - с наклейкой, "монополька", вторая и последующие - без
наклеек и заткнутые сверху газетным квачом), появлялась и миска с только что
сваренной и дымящейся еще картошкой, тарелки с солеными или маринованными
грибочками, а с их появлением возникал и какой-нибудь ни к чему не
обязывающий общий разговор, шутки.
Люди отмерзали душой, оттаивали. В такие минуты Михаил Павлович мог