"Сергей Полищук. Старые дороги " - читать интересную книгу автора

этой газеты, уже не вспоминал о солнце, которое, по словам Гейне,
выскакивало из газетных страниц времен второй французской революции...
Мечта об "Известиях", таким образом, несколько померкла, но и в
"Советской Белоруссии", и в "Минской прауде" я стал теперь печататься
довольно часто, а за репортаж об одном судебном процессе з маленькой минской
газетенке (она издавалась для белорусов зарубежья и называлась "За
возвращение на Родину") получил даже премию за лучший материал года. На эту
премию - семьсот рублей, деньги по тому времени немалые - плюс еще столько
же, гонорар за самое статью и купил, наконец, новый костюм и очень жалел,
что этого не произошло до моей поездки в Москву. Как думалось мне, быть
может, появись я там в этом прекрасном костюме, я не произвел бы на тамошних
снобов такого удручающе-провинциального впечатления и они не решились бы
несчастную мою статью так беспардонно перекраивать.

* * *

Неделю я провел в Москве, еще около месяца был на процессе в Гресске,
где судили группу бывших полицейских из Гресской зондеркоманды, защищал там
некоего Илясова, командира специально созданного для борьбы с партизанами
взвода "Яхтцуг", а когда вернулся к себе в Старые Дороги, то узнал, что за
это время умерла "старая пани" - так моя хозяйка называла Анелькину тетку, -
сама же Анелька.опять уехала в свой Мядель, один из самых дальних районов
Северо-Западной Белоруссии. Там, вспоминалось мне, дальше - Литва и, быть
может, корчма на Литовской границе, там, не исключено, все еще витает дух
бедного сбежавшего инока Гришки Отрепьева...
Мне было жаль Гришку и почему-то немного жаль себя, хотя никакой связи
между нами я не усматривал, было немножко досадно, что эта девушка так опять
от меня далеко. Незадолго перед моей поездкой в Москву мы с ней опять
встретились на улице. Болтали о том и о сем, сидя на скамье в парке, и
Анелька, веселая и какая-то особенно красивая в тот день, говорила, что тот
"тягар", тот груз (какой груз она не уточняла), который на нее все это время
давил, - его больше нет. Она "вольна, як пташка Полесся и хоробра, як войско
польске!"
Рассказывала что-то о себе и своих родителях (почему-то о родителях
всегда рассказывается что-то смешное) спросила, живы ли мои. И я тоже
рассказал ей немного смешную и сентиментальную историю о молодом военном
юристе-одессите. Он служил б Тирасполе, небольшом в то время, в начале
двадцатых годов, молдавском городке, недалеко от Одессы, недавно лишь
закончил (еще при белых, при Деникине) Одесский (Новороссийский)
университет, ему было двадцать шесть лет, как мне сейчас, и к нему, очень,
конечно, важном в этом городишке лицу, старшему военному следователю
корпуса, пришла на прием нищая восемнадцатилетняя дворяночка, сбежавшая из
голодного Петрограда. Она пришла, чтобы попытаться устроиться у пего
секретаршей, и на ней было платье, сшитое из распоротого мешка, и веревочные
туфли на деревянных стуколках...
Рассказывал и о пожилой теперь женщине, учительнице французского языка
в Одессе ("Очень, наверное, по ней скучаете?") - спросила Анелька. -
"Скучаю, конечно". Поеме смерти мужа (он погиб в гетто) она так и не вышла
замуж. Живет в полупустой своей комнате в коммунальной квартире, одинокая,
плохо приспособленная к жизни и до ужаса наивная. Ни тридцать седьмой под,