"Борис Полевой. На диком бреге" - читать интересную книгу автора

светлыми, прямыми, будто соломенными волосами и такими же соломенными
короткими усиками чувствовалась спокойная положительность. Она сказывалась и
в том, как все было тщательно подогнано в его полувоенном костюме, в чистом,
только сегодня надетом подворотничке, в надраенных пуговицах, в негромком
хрипловатом голосе и в этой манере ясно выговаривать слова.
Он приподнял крышку, закрывавшую миску с грибами, и оттуда полыхнул
такой аромат, что у Александра Трифоновича, или, как его все именовали,
Олеся Поперечного, даже дрогнули ноздри хрящеватого носа.
- И куда это Рыжик пропал?.. За смертью только посылать девчонку.
Но не успела Ганна ответить, как в двери показалась круглая хитрая
физиономия, вся раскрасневшаяся от бега.
- Нету! - возбужденно объявила девочка.
- Сонечко, ну как же это нет, ясочка моя, куда же он делся? - спросила
мать.
- Сошел. Везде искала, нет. И дяденька капитан говорит - видел, как
сходил. Я и у другого, у главного капитана, спрашивала: говорит, выбыл.
- Как, поднималась на мостик?
- Ага, прямо на мост. Там такая клетка, а в ней дядька колесо вертит.
Все говорят: сошел.
- Сошел! - досадливо присвистнул Олесь. - А мы человека за подарок и не
поблагодарили. - И, огорченный, он стал сливать содержимое одной из стопок
назад в бутылку. - Ну, Гануся, здоровэнька була! - Он чокнулся с женой,
разом бросив водку в открытый рот, и семья принялась за грибы, которые
Ганна, успевшая понравиться повару и потому допущенная в его святая святых,
приготовила по-особому, со сметаной, с лавровым листом.
Семья Поперечных давно кочевала со стройки на стройку. Переезды стали
бытом. Как и дома, в пути каждый член ее знал свои обязанности. Отец и сын
выбегали на станциях и пристанях покупать припасы, Ганна, считавшая
рестораны баловством, сама готовила какую-нибудь дорожную еду, а Нина,
которую отец звал Рыжиком, а мать - Сонечко, то есть Солнышко, убирала,
мыла, укладывала в чемодан посуду. И этот давно заведенный в семье порядок,
при котором каждый, как прислуга расчета при артиллерийском орудии, знал
свое место и свое дело, сильно облегчал тяготы передвижений.
И вот сейчас, когда пароход нес их по огромной сибирской реке на новое,
неведомое место, в положенный срок семья улеглась, и скоро в каюте,
погрузившейся во мрак, где лишь окно неясно обозначалось голубоватым
болотным светом, с коек, помещенных одна над другой, сразу же послышалось
сонное дыхание детей, а рядом с Ганной хрипловатое, но тоже ровное и
покойное посапывание Олеся.
А вот к Ганне сон не шел. Обида, как и тупая боль, малоощутимая днем,
ночью, когда все стихло, снова овладела ею. И оттого, что муж, лежавший
рядом, крепко спал, оттого, что дышал он равномерно, а поворачиваясь, будто
маленький, даже причмокивал во сне. обида чувствовалась еще острее,
перерастала в неприязнь к спящему: дрыхнет, горя ему мало. Наелся грибов,
выпил и спит... Доволен! И нет ему дела, куда несет их этот старый
пароходишко, что ждет семью там, в этом самом Дивноярском, в тайге, где
конечно же поначалу опять не будет ни квартиры, ни школы для ребят, где
опять зимой придется жить в тесноте палатки, на ночь наваливать на себя всю
одежду и с вечера нарезать хлеб, потому что к утру буханки замерзают, их
только разве топором руби. Умываться на морозе, а потом оттаивать пряди