"Борис Полевой. Мы - советские люди" - читать интересную книгу автора

не желают покоряться и продолжают борьбу, навлекая на себя репрессии и кары,
почему предпочитают умирать, не раскрывая карт, хотя и дураку ясно, что
война ими проиграна? Почему?
Этот самодовольный болван, услышав от летчика, что он достойный ученик
Гитлера, решил, что тот сказал ему комплимент и идет на все условия. Генерал
расфилософствовался и явно рисовался перед моим шефом, перед майором,
которых считал посрамленными.
Я сейчас же перевела летчику вопрос.
- Балда! - отчеканил он. - Потому, что мы - советские люди, не им чета.
Если бы вы видели его в эту минуту! Он приподнялся на локте, его брови,
особенно черные оттого, что они смотрели из рамки бинтов, нахмурились, глаза
сверкали.
Генерал взбесился. Он вскочил, скверно выругался и произнес поговорку,
соответствующую примерно нашей: "Сколько волка ни корми, он все в лес
смотрит". Он сказал, что лейтенант - глупое, тупое животное, что он черной
неблагодарностью платит за такое рыцарское обращение, за такой уход.
- Я думал, что этот уход полагается по международному соглашению об
уходе за ранеными, - ответил лейтенант.
- Соглашение! Ха-ха, станем мы тратить немецкие бинты на русских
свиней, от которых не имеем ничего, кроме вони!
Генерал кричал, топал ногами. Мой шеф, понимая, что это лишает их
последней надежды хоть что-нибудь выудить, почтительно и настойчиво пытался
его удерживать. Но где тут!
Когда я перевела фразу генерала, раненый летчик вскочил на носилках,
кулаками разбил гипс на ногах и стал срывать с головы, с шеи марлевые
повязки. На лицо его хлынула кровь.
- Не надо мне фашистского милосердия! - бормотал он.
- Грязные фанатики, варвары, страна северных папуасов! - кричал
генерал.
И вдруг - это было мгновенно, он отшатнулся, зажимая рукой лицо, -
лейтенант плюнул ему в глаза кровавой слюной.
Они все трое набросились на него с кулаками и стали бить по чему
попало. Раненый, рыча, отбивался, он был еще крепок, ярость удесятеряла его
силы. Сидя на носилках, весь залитый кровью, он хлестал по их лицам, и они
никак не могли схватить его.
Я стояла тут, рядом. Вы понимаете, я видела, как эти звери терзают
светлого, гордого человека, самого лучшего из людей, каких я встречала за
свою жизнь. Всем существом моим рвалась я броситься ему на помощь, и если не
помочь, то хоть умереть вместе с ним! Я не боялась смерти. Нет! Но я была на
посту и знала, что теперь, накануне нашего наступления, моя работа здесь
особенно нужна и я не имею права выдать себя. Выдать себя, погибнуть,
защищая его, было бы для меня изменой Родине, ударом по нашему делу. Что бы
ни произошло, нужно было, чтобы информация поступила, чтобы вы тут, в армии,
знали, что готовят против нас, что замышляют фашисты.
И я совершила в этот день свой единственный настоящий подвиг. Я даже не
крикнула, я сидела, вцепившись в кресло так, что ногти у меня потом
посинели, и старалась запомнить все. На моих глазах они забили его до
смерти. Этот незнакомый мне чудесный человек погиб отбиваясь. Вся камера
была забрызгана его кровью. Но и я в этот час оказалась достойной его, я не
выдала себя. И как мне потом ни было трудно, я продолжала свое дело до того