"Александр Полещук. Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы" - читать интересную книгу автора

отворить дверь сарая. Сибиряк, живой и невредимый, вышел из сарая и,
помахивая хвостом, виновато поглядывал на меня.
- Ах, негодяй, разбойник! Что же ты молчал, когда тебя звали?
По-видимому, Сибиряк забежал в сарай еще с вечера, когда я там работал,
и всю ночь и утро проспал за дровами. И только теперь как ни в чем не
бывало объявился и лакал воду из лужи возле крана, время от времени рыча
на спокойно наблюдавшую за ним Альму.
- Да ты знаешь, псина, что я с ног сбился, тебя разыскивая? -
выговаривал я Сибиряку, но в душе, конечно, не жалел об этом.
То, что я выручил из беды Альму, доставляло мне какое-то необъяснимое
удовлетворение. Да и толку от Сибиряка никакого: захочет - полает, захочет
- спать уляжется, а уж если Альма кого схватит, то пиши пропало! Сторож! Я
любовался Альмой: сильная, стройная, с красивой и гордой посадкой головы.
Не стара ли? Да нет, года три - четыре, не больше...
Все последующие дни я находился в беспокойном состоянии. Каждый день
Альма угощала меня какой-нибудь неожиданностью. Началось с того, что она
показала свою необычайную выучку и понятливость. Для нее ничего не стоило,
нажав на щеколду, открыть калитку или пустить воду из крана, что она
проделывала, мягко взяв в зубы вентиль крана и ловко отвертывая его. В то
же время она была совершенно незнакома с обычным собачьим "словарем".
Когда я кричал ей:
"Альма, фу-фу, Альма!" - она только сильнее лаяла. Это же касалось и
охотничьих выражений: "тубо" и "пиль". Я очень долго возился с ней, пока
она не поняла смысл команды "апорт". Я несколько раз бросал ей палку и
кричал:
"Апорт, Альма, апорт!" Она нехотя подходила к палке, но в пасть ее не
брала.
Только тогда, когда, выведенный из терпения, я наглядно показал ей, что
нужно сделать, и даже сам, встав на четвереньки, взял палку в рот, Альма
немедленно выполнила приказание.
Самым странным было то, что Альма, несомненно очень умная собака,
оставалась равнодушной ко всем знакам одобрения, ко всем подачкам. Я не
видел, чтобы она умильно виляла хвостом. Когда я ее гладил, она не
подставляла голову, как сделала бы это любая другая собака, а стояла
неподвижно, не выражая удовольствия. Ее восторженное состояние, которое я
наблюдал в первый день, когда она спаслась от собачника, больше не
приходило к ней. Она становилась все более и более неспокойной.
Ела она все, но не при мне. Как-то я вынес ей тазик с остатками обеда и
ужина во двор, а сам спрятался за полуоткрытой дверью. Альма взбежала по
ступенькам крыльца и притворила дверь перед самым моим носом.
Она очень любила, когда ее пускали в дом. Именно здесь, в доме,
чувствовалась вся ее выучка. В доме она вела себя как-то особенно
аккуратно.
Спала Альма только днем. Ночью носилась по саду. В хоре собачьих
голосов ее голос был первым. Громкий, ясный, короткий лай Альмы как-то
будоражил всех собак нашей улицы, и они долго не могли успокоиться.
Но вскоре Альма стала исчезать - вначале по ночам" а потом и днем.

IV