"Гипсовый трубач: дубль два" - читать интересную книгу автора (Поляков Юрий Михайлович)

26. Любовь и картошка

– Андрей Львович, вам не кажется, что котлеты стали еще меньше?

– Кажется…

Соавторы после ужина сидели в люксе. Жарынин выспался и теперь был бодр и энергичен, как отставной реформатор. О своей похмельной оплошности у Скурятина, чуть не погубившей Ипокренино и его обитателей, он, кажется, напрочь забыл и теперь, наслаждаясь, курил трубку с голубым фарфоровым чубуком и длинным прямым мундштуком. А вот Кокотов совсем сник и закручинился: к острой клеточной тоске по Наталье Павловне добавились тупые боли под ложечкой, возникшие сразу после несвежей подливы, приготовленной еще к позавчерашним голубцам и добавленной на ужин к котлетам для видимой питательности. На проспиртованного игровода несвежая подлива никакого подлого действия не оказала. Изрыгая клубы сизого дыма, он вещал:

– Ну, ничего, ничего! Расправлюсь с Ибрагимбыковым и займусь этим торсионным прохиндеем! Вот она, глумливая логика борьбы: чтобы одолеть крупного вора, приходится объединяться с мелким жульем! Кстати, именно так Сталин прижучил Троцкого: сговорился с Бухариным, Каменевым и Зиновьевым. На чем мы с вами, коллега, остановились?

– На том, кто отец ребенка…

– Да-а, это вопросец! От кого родила наша красивая и загадочная Юлия? Она ведь у нас мать-одиночка, так?

– Одиночка, – с готовностью подтвердил автор «Заблудившихся в алькове».

– Вот и чепуха получается! – воскликнул режиссер, от возмущения стукнув трубкой по столу так, что табак извергся из прокопченного жерла, разлетевшись искрами по полировке.

– Почему же – чепуха?

– Потому что красивая и загадочная женщина даже с тремя детьми обязательно кого-нибудь себе найдет, – объяснил Жарынин, сметая горящие крошки в пепельницу. – Я знал одну милую даму, которая три раза была замужем, в каждом браке рожала по ребенку – и ничего: с четырьмя детьми нашла себе нового мужа – депутата, между прочим!

– С тремя детьми, – поправил арифметичный писодей.

– Экий вы педант, Андрей Львович! Одного ребенка, девочку, Ниночку, киску, она родила вне браков, – понежневшим голосом разъяснил режиссер. – А может, подсунем Юльке мужа? Знаете, бывают такие жизнестрадальцы и уродовольцы – больше всего на свете любят брошенных жен подбирать да чужих детей растить… О чем вы думаете?

– Я? М-м-м… А если наша Юлия никого себе не ищет? Она оскорблена, потрясена изменой любимого. Одиночество – ее ответ вероломству мужчин.

– Не ищет? Тогда ее найдут. Обязательно! – уверенно произнес игровод, засыпая свежий табак в новую трубку цвета спелого персика.

– Да, действительно, – согласился автор «Знойного прощания», вспомнив свою первую жену Елену. – Хорошо, допустим, она не одиночка, но вышла за мужчину, которого не любит. так иногда бывает.

– Скажите лучше: иногда так не бывает. Обезлюбевший брак – драма миллионов. Ладно, об этом уже есть кино. Как зовут ее мужа?

– Максим, вы же сказали.

– Нет, Максим – отец ребенка. Как зовут мужа? Разница, надеюсь, понятна?

– Понятна. Николай?

– Нелюбимых мужей так не зовут.

– Василий?

– Так зовут сантехника, захаживающего к похотливой домохозяйке.

– Леонид?

– Это имя для гинеколога.

– Константин?

– Костя? Пожалуй… Да, Костя! Он ее боготворит, а она лишь позволяет себя любить. Знаете, есть такие женщины, обладая которыми не обладаешь, в сущности, ничем, кроме семейных обязанностей.

– Знаю. А дети у них есть?

– Конечно. Ниночка.

– Почему Ниночка?

– А вам жалко? Ниночка – и все тут. И вот что еще любопытно: такие женщины, как наша Юлия, обычно страстно, маниакально, до неприличия, до какого-то душевного искажения обожают своих детей. И чем меньше они хотели иметь ребенка, тем сильнее потом его любят! Знаете, у меня был роман с одной милой матерью-одиночкой. Люсей. Мы познакомились с ней, когда я выгуливал Бэмби, моего несчастного Бэмби…

– Почему несчастного?

– А я вам разве не рассказывал?

– Нет…

– Однажды во дворе он увлекся текущими половыми вопросами, помчался за одной привлекательной сучкой и пропал без вести. Маргарита Ефимовна была в отчаянье, но утешилась, как и все женщины: теперь у нас очаровательный ирландский сеттер, и она души в нем не чает.

– Как зовут?

– М-м… Не важно. так вот, Люся, увидев Бэмби, в ужасе подхватила ребенка на руки, и мне пришлось ей объяснять, что бояться надо не собак, а людей. Слово за слово – и я по типовой схеме пригласил ее в Дом кино на закрытый просмотр. На обратном пути она призналась, что никогда еще не встречала такого интересного человека, как я. В результате Люся оказалась очаровательной постельной простушкой. И это было так мило, так диетично, ибо параллельно я ввергся в бурный роман с аспиранткой кафедры теории театра. Как всякая искусствоведческая дама, она обладала изысканно надломленной сексуальностью и устраивала мне в постели античные оргии. Подробности, учитывая ваше, коллега, состояние, скромно опускаю.

– А какое у меня состояние? – дрожащим от обиды голосом спросил Кокотов.

– Андрей Львович, крепитесь – помощь придет!

– Не надо!

– Придет. Кстати, Люся жила от меня через улицу в двухкомнатной квартире, а ребенка сдавала с детский сад на пятидневку. В общем, все условия. А чтобы легализовать наши отношения, я, последовав давним советам жены, купил кроссовки, спортивный костюм и начал бегать по вечерам. Возвращался через час-полтора, усталый и довольный. Подозрений никаких, ибо в моем возрасте мужчина после десятикилометровой пробежки и тридцатиминутного секса выглядит примерно одинаково. Идеальная связь, которую можно длить годами, но я выдержал только два месяца. Конечно, влюбленная женщина должна нести милый вздор, но если она все время рассказывает тебе о том, как ее сыночек покушал, покакал, посмотрел или улыбнулся… Это невозможно! Последней каплей стал такой вот случай. Забежав к ней и сбросив кроссовки, я в поту трудился над ее женским счастьем, как шахтер-отбойщик над трудным угольным пластом, а Люся вдруг возьми и захихикай. «В чем дело?» – вскипел я. – «Знаешь, Жарик, – сказала она, заливаясь смехом, – что сегодня учудил Кусик?» – «Что-о-о?» – «Представляешь, он показал пальчиком в свой горшочек и спросил: „Мама, а я тоже сначала какашкой был? Какашкой, представляешь?“

– И вы расстались? Из-за одного слова? Эту историю вы хотели мне рассказать? – скривил губы автор «Сумерек экстаза», страдая от одиночества и скисшей подливы.

– Нет, другую. Но я после этого к Люське больше не забегал. А вот почему рассталась Юлия с отцом ребенка?

– Пусть тоже расстанется из-за пустяка, глупого слова…

– Дорогой коллега, если вы хотите стать сценаристом, запомните: из-за пустяка расстаются в жизни. В кино, как и в криминалистике, должен быть серьезный мотив!

– Мотив? Может, он к ней, ну… охладел, что ли?

– Как Земфира к Алеко?

– Примерно, – кивнул писодей, вспомнив про Наталью Павловну, страстно обещавшую по телефону: «Жду, жду, жду!»

– Кокотов, о чем вы сейчас думаете?

– О мотиве! – твердо ответил писатель, продолжая мучительно соображать, куда же могла исчезнуть Обоярова.

– А вы никогда не задавались вопросом, почему Земфира охладела к Алеко, а не наоборот?

– Земфира? Она… К ней нельзя охладеть!

– Правильно, коллега, правильно! И наша Юлия не такая! Она из тех сложных и возвышенных женщин, в наготу которых не веришь до последнего момента, да и после момента тоже не веришь, хочется убеждаться вновь и вновь…

– Но тогда почему Максим ее бросил?

– Какой Максим?

– Мы решили, что отца ребенка зовут Максим.

– Лучше – Георгий.

– Но ведь я…

– Не надо лишних слов! Давайте рассуждать: он у нас кто?

– Не знаю, – пожал плечами писатель.

– А вот я знаю: он олигарх, пусть даже районного масштаба. Помните, на заре перестройки была такая повестушка «ЧП районного масштаба»? А потом еще и фильм сляпали. Лихой, я вам скажу, фильмец! Снял его, кстати, Серега Снежкин – он учился четырьмя курсами позже меня. Помните?

– Помню, – сухо отозвался писатель.

(Кокотов, сказать по совести, не любил автора этой повести Юрку Полякова, с которым однажды в хлам напился в нижнем буфете Дома литераторов, а потом долго обнимался в знак вечной литературной дружбы. Андрей Львович сердечно считал его бездарным конъюнктурщиком и удачливым приспособленцем.)

– Кстати, как его зовут?

– Кого?

– Нашего олигарха.

– Вы же сказали: Георгий.

– Да, но я назвал его так до того, как мы решили, что он у нас будет олигархом.

– А это меняет дело?

– Решительно! Думайте!

– Семен?

– Нет, это имя для дамского портного.

– Марк?

– Вы еще скажите: Хаим!

– Может, Борис?

– Да, Борис. Это хорошо. Теперь зададимся вопросом, как он стал олигархом?

– Заработал, наверное…

– Ну, конечно, купил в переходе у фарцовщика джинсы, потер пемзой, потом удачно перепродал – и так до тех пор, пока не скопил на Тюменский нефтяной консорциум!

– Тогда – украл?

– Нет, нам не нужен бандит в смокинге, наша Юлия не может полюбить такого!

– Значит, удачно женился.

– Умница! Папаша невесты, в прошлом опытный аппаратный мерзавец, сжег партбилет и принял демократию как родную. Он крутился возле вечно пьяного Ельцина и отхватил себе, скажем, алюминиевый комбинат. Нет, целую отрасль. Допустим, медеплавильную…

– Подождите, я уже ничего не понимаю, – автор «Русалок в бикини» схватился за голову. – Если Борис женился на дочери партократа, при чем тут Юлия?

– Объясняю: прежде, чем жениться на дочери партократа, наш будущий олигарх сделал Юльке ребенка. Ясно? Или хотите подробностей?

– Не хочу!

– А вот я как постановщик очень хочу подробностей! Где Боря с Юлей познакомились? Кто они вообще?

– Может, однокурсники? – предположил писодей.

– Неплохо!

– Но тогда зачем вам мой «Гипсовый трубач»? Может, он нам вообще теперь ни к чему? – с обидой спросил Кокотов.

– И не надейтесь! Гипсового трубача я вам не отдам. Нет! Он будет у нас стоять… будет стоять, как и у вас, в пионерском лагере, но опустевшем, осеннем… там живут студенты. Они приехали на картошку, спят в детских кроватках под короткими одеяльцами, дурачатся… Но это уже взрослые люди с проснувшимися телами и пробуждающимися сердцами. Вы ездили в юности на картошку?

– Ездил.

– Ну и как?

– Я сильно простудился. И меня отправили домой.

– Какой же вы кисляй, все-таки! А у меня самые лучшие воспоминания остались от тех времен! В сельпо продавались трехлитровые банки «белого крепкого», закатанные, как компот, жестяными крышками. А свежее бескорыстье горячего девичьего тела?! Проголодавшись, мы пекли в золе только что собранную в поле картошечку, пили из алюминиевых кружек, переглядывались, напоминая друг другу о случившейся нежности, и пели под гитару:

Именно там, на картошке, и зарождается любовь наших героев. Ах, как я это сниму! Малиновые осенние закаты, перетекающие в кровавые кусты бересклета, случайные взгляды, внезапные касания, первый поцелуй, пахнущий дымком и дешевым вином… Все это мы возьмем из вашего «Гипсового трубача». А на последнем курсе Юлия и Борис решают пожениться. И вдруг к ним в группу переводят девицу, дочь того самого разбогатевшего при Ельцине партократа. Как мы ее назовем? Думайте, мне нужно имя разлучницы!

– Ирина?

– Нет. Ирина не может быть разлучницей. Ирина – это строгая жена, бьющая мужа по щекам.

– Виктория?

– Теплее.

– Ксения?

– Да, именно – Ксения! Она приезжает в институт на роскошной машине. Марка?

– «Крайслер»? – покраснев, предложил автор «Полыньи счастья».

– Дорогой мой, наша история начинается 15–17 лет назад. Подержанная «тойотка» с правым рулем казалась тогда «Роллс-Ройсом» и волновала скромные сердца. Вот и наш Борис идет к институту, предвкушая встречу с Юлией, но вдруг замечает у ворот сумасшедшую тачку. Из нее выпархивает Ксения – загорелая девушка с молодой грудью, устремленной в прекрасное завтра. Конечно, проще сделать ее богатой дурнушкой, знаете, такой накрашенной игуаной от Нины Ричи. Но это, коллега, будет поддавком. А искусство не терпит поддавков! Нет, Ксюша у нас привлекательная, даже неглупая, но она из тех девиц, у которых в лице всегда есть намек на то, что у них в трусиках. В молодости это даже мило – заводит с полоборота, но с возрастом превращается в бедствие. У меня была одна такая подружка. И знаете, где она больше всего любила?..

– Меня это не интересует! – ответил писатель костяным голосом.

– Понимаю. Поговорим о Боре. Он у нас кто? Из какой семьи? Скорее всего, Боря честолюбив и беден…

– Как Лева?

– Умница, коллега! Отдадим Борьке биографию Левушки, отдадим вместе с мамой, которая трясется над ним, как моя Люська над своим Кусиком. Наш Борис красив, словно юный черт! Кудрявый, мускулистый, голубоглазый мерзавец. Ксения влюбляется в него без памяти, начинает делать глупости, нелепо навязываться, но Боря увлечен Юлией и не замечает новую однокурсницу. Отчаявшись, Ксюша, а она привыкла к тому, что все ее желания мгновенно удовлетворяются, рассказывает о своем горе отцу, буквально рыдает у него на плече… В детстве папа дарил ей такие куклы, что подружки плакали от зависти. А в школьные годы привозил из «загранки» такие портфели и пеналы, что даже учителя сбегались посмотреть. Понимаете ход мысли, коллега?

– Еще бы! Она хочет, чтобы папа подарил ей Бориса, как куклу. Ну, вроде Кена, друга Барби…

– Верно! И этот прожженный повелитель «вертушек» поджидает нашего героя у ворот института, сажает в машину и делает предложение, от которого Борис не может отказаться. Ну, допустим, будущий тесть обещает прямо из-под венца отправить новобрачных на стажировку в Чикагскую высшую экономическую школу. А ведь это для бедного парня – гарантия жизненной победы. Тогда, в девяностые, любого дебила с американскими корочками сразу министром назначали. Оттого мы теперь в такой общенациональной заднице, мой друг! Западничество для России – это способ геополитического суицида.

– Неужели – Сен-Жон Перс? – тонко уточнил Кокотов.

– Возможно. Теперь, конечно, ситуация улучшилась: чтобы сделать карьеру, достаточно родиться в Питере. Но вернемся к нашему герою. В нем борются два чувства: страсть к нашей Юлии и честолюбие. Он выбирает последнее. И знаете, кто подталкивает его к этому?

– Кто?

– Мать. Ирка Купченко! Сама намыкалась в интеллигентной нищете и хочет для сына другой судьбы. Наступает момент, когда Боря должен признаться во всем Юлии, которая как раз накануне поняла, что беременна, и хочет сообщить милому о его скором отцовстве. И вот они готовятся к роковому свиданию. Она, радостно смущенная, изнутри светящаяся грядущим материнством… Вы замечали, коллега, у беременных особенный взгляд?

– Замечал, я бы назвал его внутриутробным.

– Неплохо! Итак, она прихорашивается перед зеркалом, красится, ну, в общем, чистит зубным порошком тапочки…

– Какие тапочки? – оторопел писодей.

– А я разве вам не рассказывал?

– Не-ет.

– Ну что вы! Во ВГИКе у нас вел семинар Евгений Иосифович Габрилович. Великий Габр! Ему было уж за семьдесят и, как многие старые люди, он жил прошлым, а в настоящее выходил, точно в булочную из своей антикварной квартиры. И вот однажды мы разбирали сценарий про современную советскую женщину-руководительницу. И Габр говорит автору: «Что это она у вас все руководит и руководит? Она ведь женщина! Покажите это! Покажите, как она собирается на свидание: накручивает волосы на папильотки, гладит чулки, чистит зубным порошком тапочки…» Мы рухнули, хохочем, а мэтр не понимает. Действие сценария происходит в семидесятые, а зубным порошком белые спортивные тапочки чистили в тридцатые… Габр перепутал эпохи. С тех пор у нас это стало поговоркой…

– А что же Борис? – поинтересовался Кокотов.

– А он, изменщик, наоборот, страдает, мучится. Бреясь, старается не глядеть себе в глаза. Стыдно! Он смутно догадывается, что совершает, может быть, самую страшную ошибку в своей жизни. Но уже ничего не может поделать: свадьба назначена, гости приглашены, вызов из Чикаго лежит на комоде, политый счастливыми слезами Ирки Купченко. У вас, Андрей Львович, так бывало: вы понимаете, что делаете глупость, но остановиться не можете?

– Бывало… – вздохнул автор «Знойного прощания».

– У меня тоже. Много раз! Ах, как я это смонтирую, параллельно: мужчина и женщина собираются на свидание. Потом долго, возможно даже в рапиде, они едут навстречу друг другу. На ее лице играют блики великой тайны будущего материнства, и чем ближе она к месту встречи, тем светлее ее взгляд. А у него все наоборот: он мрачнеет, приближаясь к пункту своего неизбежного предательства. Кстати, где у них свидание?

– Может, у памятника Пушкину на Тверском?

– Кокотов, вернитесь из долин похоти на вершины искусства, прошу вас! Наталья Павловна, конечно, замечательная женщина, но сегодня она к вам не приедет. Нет! У нее, очевидно, с вашей помощью, случились сдвиги в бракоразводном процессе!

– Откуда вы знаете? – воскликнул писатель.

– Догадываюсь. А свидание Юлия назначила Боре, разумеется, возле вашего гипсового дудельщика.

– Но ведь трубач в пионерском лагере!

– Кто вам сказал?

– Мы с вами так решили.

– Сейчас перерешим. У меня вот какое к вам предложение: Боря и Юля – одноклассники, а гипсовый трубач стоит во дворе их школы, там они впервые и поцеловались. так лучше, поверьте! Если все трое: Боря, Юля и Ксения – однокурсники, тогда нежные поползновения дочери партократа скрыть невозможно, да и Боря не будет на глазах у своей девушки безобразничать. Знаете, все-таки первая любовь! Другое дело, когда они после школы поступили в разные институты. Будущий олигарх, разумеется, махнул в финансовый, а наша героиня готовится стать педагогом и матерью, даже не подозревая о сопернице!

– А как же «картошка»?

– Что – «картошка»?

– Ну, малиновые закаты, случайные касания, зарождение чувства, песня у костра: «Не смотри ты так неосторожно, я могу подумать что-нибудь не то!»… – не без ехидства пропел писодей.

– Да, действительно, жалко! Уходит колорит эпохи, замечательного времени, когда на несправедливость можно было пожаловаться в партком, в крайнем случае – в райком. И не надо было нанимать киллеров, не надо было тащиться в суд, чтобы за пятьдесят тысяч долларов доказать, что у тебя украли тридцать. Хорошо, очень хорошо, Андрей Львович, что мы прорвались к Скурятину, а то бы вы узнали, что такое русский суд – долгий и неправый!

– А может, перебросить их в стройотряд? – предложил Кокотов, невольно увлекшийся кройкой и шитьем судеб придуманных героев.

– Ну-ка, ну-ка – поподробнее! – потребовал игровод.

– Борис едет туда, чтобы заработать на свадьбу с Юлией. Она ведь тоже небогата, из потомственной педагогической семьи. Там-то он и сходится с Ксенией, которая специально увязалась за ним….

– Отлично! А сцену грехопадения на природе мы позаимствуем у ваших Левы с Таей. Ксюха берет Борьку за руку и силой уводит в ночные клевера. Ах, как я это сниму! Молодец! Вы вернулись… из долин… Но есть одна проблема.

– Какая?

– Когда происходят события? В девяносто втором… – сморщив лоб, прикинул Жарынин. – Но в девяносто втором не было уже никаких стройотрядов, была дикая инфляция, а на свадьбы зарабатывали, возя товар из Кореи.

– А если в восемьдесят восьмом? – предложил писатель.

– Тогда вряд ли дочка партбосса ездит на «тойоте».

– Верно, даже Виктор Цой ездил на «москвиче»…

– Да и черт с ней, с «тойотой», а тем более с вашим Виктором Цоем! Никогда не понимал этих его «бу-бу-му-му». Хуже Цоя только Гребенщиков с Макаревичем. Ненавижу эти антисоветские гитарные посиделки на кухнях цековских домов! Ненавижу номенклатурных сосунков вроде Гайдара! Чтобы греть жопы не в Болгарии, а на Канарах, они разрушили великую страну и обобрали заслуженный народ, как раз когда впервые за столетия он начал жить более-менее прилично! Уроды! – Жарынин в раздражении отложил трубку в сторону.

– Знаете, у меня на этот счет свое мнение! – мягко возразил автор «Полыньи счастья».

– По каждому поводу, коллега, иметь свое мнение так же невозможно, как отращивать новый член для каждой понравившейся женщины. Куда надежней пользоваться мнениями умных людей. Ясно вам? Ладно, уговорили: Ксения ездит на «семерке». События происходят в восемьдесят девятом. Гипсовый трубач стоит возле школы. Боря и Юля – одноклассники. И запомните: искусство – это не микрохирургия, это вивисекция! Ви-ви-сек-ция! Итак, они встречаются возле гипсового трубача после двухмесячной разлуки. Борис как раз вернулся из стройотряда, подтянутый, обветренный, повзрослевший. Он в форме. Помните, Кокотов, стройотрядовскую форму? Лично я был похож в ней на британского колониального офицера, только без стека и пробкового шлема. Но главное, главное другое: в Борьке появилась та повелительная «самцовость», какая бывает у мужчин, спящих одновременно с несколькими женщинами. Однако наш юный герой – лишь начинающий пожиратель дамских сердец, и поэтому он чувствует смущение при встрече с Юлей, тем более у священного Гипсового трубача! Ведь это его первая измена. Кокотов, вы помните свою первую измену?

– Не помню… – соврал писатель.

– А я помню! Чресла еще ноют после скорых объятий, а ты уже клянешься в любви другой! Вы скрытный человек, коллега! Кстати, договариваясь о месте встречи, Борька всячески пытается увильнуть от трубача, предлагает: Нескучный сад, Сокольники, Парк Победы…

– Парка Победы тогда еще не было.

– Правильно. Видите, и я уже начинаю чистить тапочки зубным порошком. Рановато. Но Юлия неумолима: только возле Трубача и нигде больше. Как и все женщины, она склонна к сентиментальной символике. Знаете, у меня была одна учительница…

– Это та, которая в дневнике сына назначала вам свидания?

– Нет, другая. так вот, она десять лет хранила у себя мою запонку, которую я обронил во время нашей единственной ночи любви. А вернула ее, только когда на излете своей женской ликвидности собралась замуж. Передала через знакомых с запиской: «Ты так и не пришел за ней. А я ждала!» Вообразите, она ждала десять лет, а я даже не помнил, где потерял запонку!

– Вы отклонились.

– Да, в самом деле. В общем, так: наша Юля о будущем ребенке хочет сообщить своему избраннику именно там, где они поклялись друг другу в вечной любви. Как сказал Сен-Жон Перс, все измены начинаются с клятв в верности. И вот они сошлись. Это будет свидание без единого слова. Понимаете? Едва они встретились глазами, Юля все сразу поняла. Ах, как я это сниму! Она горько усмехается, поворачивается и безмолвно уходит. Он что-то кричит вдогонку, пытается оправдаться, зачем-то признается в измене с омерзительными подробностями…

– Вы же сказали, это свидание без слов?

– Вы, Кокотов, гомеопат, а не художник!

– Допустим. Но почему она не избавилась от ребенка?

– А сами-то вы как думаете?

– Ей сказали: если она сделает аборт, детей у нее больше не будет. И еще она, конечно, надеется, что Борис передумает и вернется…

– А давайте-ка усложним ситуацию: с первого курса в Юлю безнадежно влюблен студент с факультета дефектологии, будущий логопед… Имя?

– Никита?

– Прекрасное имя для безнадежно влюбленного логопеда! Он постоянно зовет ее замуж, а она отшучивается с лукавым целомудрием любящей и любимой женщины. Он уже почти стал другом, правда, без права на мечту о теле. И вдруг Никита замечает: с Юлей что-то случилось. Более того, цепким взглядом он определяет: неприступная однокурсница беременна. Это шанс! Никита снова зовет ее замуж, обещая быть хорошим отцом будущему ребенку. И она соглашается: для нее это и месть Борису, и выход из тупика… Все ведь будут думать, что это ребенок Никиты!

– Погодите! Но мужа Юли зовут Костя!

– Андрей Львович, прошу вас не перебивать меня по пустякам! Ладно – Костя. Какая разница!..И вот две свадьбы, две невесты, два жениха. Первая богатая, изобильная, с могучими гостями… В «Праге». Нет, лучше в «Метрополе». Чиновный отец поглядывает на свеженького зятя как на досрочно введенный в строй объект большой химии. Ксения торжествует. И только ее мудрая мать, Елизавета Марковна, усталая хранительница полупогасшего семейного очага, давно привыкшая к банным изменам мужа, предчувствует недоброе. Вторая свадьба совершенно иная, скромная, студенческая, на квартире… Юля старается казаться веселой, шутит по поводу своего уже заметного животика. Друзья поддевают Костю, мол, тихоня, а такую девушку обрюхатил! Дефектологи, они, знаете, циничны, особенно смолоду. Но ему эти шутки не нравятся. Понимаете? Уже не нравятся. И в его еле заметной самолюбивой гримаске зашифрована уже вся катастрофа их будущей семейной жизни! Гости кричат: «Горько, горько!». Ах, как я это сниму! Я придумал фантастический ход! Феллини перевернется в гробу!

– Так уж перевернется!

– Обязательно, как Гоголь – перевернется и потеряет голову!

– Какой ход?

– Да ведь вы же разболтаете?

– Не разболтаю.

– Ладно, слушайте: когда молодые целуются, на месте Ксении мы вдруг видим Юлию, а на месте Кости – Бориса. Поняли?

– Сильно! – восхитился писодей. – А если сделать то же самое, но в первую брачную ночь?

– Не понял? Что-о? Кокотов, вы меня пугаете! Вам срочно нужна женщина! И сегодня же – иначе я останусь без соавтора!

– Никто мне не нужен!

– Ошибаетесь!

– Не ошибаюсь!

– Я вам добра хочу!

– Не надо!

Неизвестно, чем бы закончились эти пререкания, но в дверь грохнули так, что задребезжал казенный дулевский сервиз в буфете, а люстра под потолком качнулась, будто от землетрясения.

– Не успокоился, – вздохнул Жарынин.

– Кто? – не понял писатель.

– Сейчас увидите!

На пороге появился Розенблюменко, похожий на что-то среднее между королем Лиром и Тарасом Бульбой в исполнении звезды театра «Шолом». Лицо его было багрово, глаза грозно посверкивали из набрякших мешков, а живот бурно вздымался, чуть не разрывая «вышиванку». Очевидно, два лестничных пролета тяжело дались его потрясенному до основ организму. Люкс наполнился тяжким духом вчерашних излишеств. Следом за едва стоящим на ногах «игрохапом» в номер уверенно вошел плечистый, как Остап, Микола Пержхайло.

– Вымогаю реваншу! – задыхаясь, вымолвил Розенблюменко.

– Какой реванш, Андрюха, ты же помрешь! – урезонил однокашника режиссер.

– Зараз – Андрiй!

– Я за нього! – выступил вперед парубок.

– С мазепами не пью! – отрезал Жарынин.

– Тремтиш, москаль паганый! – усмехнулся Микола, и его красивое лицо покрылось гневным националистическим румянцем.

– Ну, смотри, сечевик, теперь оружие выбираю я! – предупредил рассерженный игровод.

– Злякав лысицю куркою!

– Водка под соленые огурцы! – после минутного раздумья объявил заступник Земли Русской так, будто предложил стреляться с трех шагов через платок.

При слове «водка» Розенблюменко позеленел, как хлорофилл, и его кадык тошнотворно заметался под небритой кожей, ища, где бы выскочить на волю. Бедняга, сбивая мебель, бросился в санузел, и через секунду оттуда донеслось судорожное рычание, словно там исторгался пещерный лев, отравившийся несвежим шерстистым носорогом.

– Чекай, москалю, я тоби не Розенблюм! Ты мэни й Курьск виддаш! – с ухмылкой чистокровного ужгородского арийца процедил Пержхайло и вышел вон, унося под мышкой незалежного товарища, окончательно обессилившего в очистительном надрыве.

– На чем мы остановились? – проводив их насмешливым взглядом, спросил Жарынин.

– На первой брачной ночи…