"Гипсовый трубач: дубль два" - читать интересную книгу автора (Поляков Юрий Михайлович)24. МопсыПисодей глянул на стоянку и обмер: красного «крайслера» не было. Вот тебе, бабушка, и «жду, жду, жду»! Автор «Кандалов страсти» обиделся и затомился совсем мальчишеской тоской, похожей на ту, какая охватывала его, когда, придя на первый урок, он не обнаруживал в классе Риту Истобникову, упорхнувшую на очередные сборы. Валюшкина всегда это замечала, ревниво поджимала губы и косо посматривала, мол, нашел по ком сохнуть! В такие дни она даже принципиально не подсказывала Кокотову ответы на учительские вопросы и не давала ему свои всегда остро заточенные карандаши. Жарынин иронично глянул на писодея и, усмехнувшись, посоветовал: – Держитесь, коллега! Сен-Жон Перс говорил: «Разочарование – родина вдохновения». – Идите к черту! По дороге им встретился Агдамыч. Он только что прикрутил новую дощечку и теперь наводил блеск грязным рукавом. – Ого, и Бабель появился! – прочитав на ходу, воскликнул игровод. – Он… – кивнул последний русский крестьянин. – Говорят, по женской части силен был, потому так и прозвали… – Еще бы! Наставил рога самому наркому Ежову, за что и пострадал. – Он пострадал за литературу! – желчно возразил обиженный на жизнь Кокотов. – Бросьте, ни один писатель не пострадал за литературу. Все страдали за политику. А спать с женой шефа НКВД – это большая политика! – наставительно заметил режиссер и обратился к Агдамычу. – Ну как, служивый, научился водку из себя добывать? – Вроде пошло… Вкус во рту уже есть, а утром сегодня как рюмку за кем допил. Огурец сказал, главное не останавливаться на достигнутом. – Правильно, только вперед! – похвалил Жарынин и дал страждущему сотню. У балюстрады соавторов нетерпеливо дожидались Болтянский и Ящик. – Скорее, скорее! – замахал руками Ян Казимирович. – Аркадий Петрович велел, как появитесь, сразу к нему! – Зачем? – У него «мопсы»! – взволнованно объяснил Ящик. – Очень важные переговоры! – Какие переговоры могут быть с мопсами? Он уже и с собаками разговаривает? – Почему с собаками? – опешили старички. – Это писатели такие – мопсы! – Значит, у него собаки стали книжки писать? Надо же! А начиналось скромно – с энергетических глистов… – МОПС – это «Международная община писателей и сценаристов», – пояснил Кокотов. – А что, есть и такая? – Есть. – Фантастика! Столько в стране союзов писателей, а читать нечего! Откуда вы-то знаете этих мопсов? – Они предлагали включить мою биографию в справочник «500 лучших писателей мира». – И что? – Я отказался. – Почему же? – Это была платная услуга, а тысячи долларов у меня тогда не нашлось. – Ради того, чтобы стать лучшим писателем мира, могли б и занять! Ну, пойдемте, посмотрим на этих ваших «мопсов»! В кабинете, кроме Огуревича, сидели еще две женщины и мужчина. Директор выглядел радостным и растерянным, как хозяин, к которому нагрянули долгожданные гости, а у него в холодильнике, кроме бутылки пива и засохшего сыра, ничего не припасено. – Ай как хорошо, что вы приехали! – воскликнул он, завидя соавторов. – Кажется, мы спасены! Знакомьтесь! – и, вглядываясь в лежащие перед ним на столе визитные карточки, Аркадий Петрович церемонно представил: – Татьяна Захаровна Ведмедюк, председатель МОПСа. Ведмедюк с достоинством кивнула. Это была плотная черноволосая дама с лицом пожилого индейца, возможно, даже вождя, красящего зачем-то губы помадой. Странное сходство усиливали две короткие толстые косицы, бордовая замшевая накидка с бахромой, кофточка колониальной расцветки и крупные желтые бусы, напоминающие погремушки, которые обычно цепляют к детской коляске для увеселения младенца. – Не МОПС, а Эм-о-пэ-эс! – не сразу, но строго поправила она. – Да-да, конечно, извините! – заволновался Огуревич и сконфуженно глянул в другую карточку. – Лариса Ивановна Боледина, первый заместитель председателя Эмо… пэ… эс. – Произнося эту сложную аббревиатуру, директор немного запнулся. Во внешности заместительницы ничего индейского не обнаружилось. Зато она смахивала на хмурую панельную сверхсрочницу: чрезмерно подведенные глаза, бугристая, несвежая, несмотря на тщательную косметическую шпатлевку, кожа и желтая кудлатая прическа. Такая бывает у куклы Барби, произведенной в китайском подполье. Довольно рискованная фиолетовая блузка эластично обнимала ее обильно поникшую грудь, а из-под короткой кожаной юбки смело высовывались незначительные конечности, обтянутые черными чулками с гадючьим узором. (Впрочем, Алла Пугачева давно уже приучила нацию к тому, что любые, даже самые неудачные дамские ноги достойны публичного обнажения.) Боледина величаво кивнула и задумчиво посмотрела на бриллиантовый перстенек, украшавший ее безымянный палец с начальными приметами артрита. – Павел Григорьевич Гавриилов, второй заместитель председателя Эмопээс, – уже совсем бодро отрекомендовал Огуревич третьего гостя. тот встал и вежливо поклонился. Пропорциями тела и бородой он удивительно напоминал гнома, укрупненного до размеров обычного человека. А кроем пиджака, похожего на френч, и манерами второй зам явно старался походить на Солженицына. Это сходство с великим гулаговедом было продумано до мелочей и тщательно соблюдалось. Очевидно, Гавриилов с детства готовился перенять факел правдолюбия от старожила родной словесности и стать со временем воспаленной совестью русской интеллигенции. – Минуточку! – воскликнул Дмитрий Антонович. – Уж не сынок ли вы незабвенного Григория Евсеевича Гавриилова? – Допустим. А с кем имею честь? – опасливо поинтересовался увеличенный гном, и глаза его забегали. – Ах, простите, простите! – спохватился Огуревич и в самых лестных категориях отрекомендовал соавторов насторожившимся гостям. Во время представления Жарынина вся троица старалась соблюдать на лицах благосклонно-заинтересованное выражение, но когда дошла очередь до Кокотова, «мопсы» опасливо переглянулись. Однако увлеченный директор ничего не заметил и попросил делегацию повторить свои предложения вновь прибывшим товарищам. Ведмедюк величаво кивнула первой заместительнице, как дипломант-исполнитель заштатному концертмейстеру. Боледина дернула щекой и, неохотно оторвав взгляд от своего «каратника», устало разъяснила, что тяжелые обстоятельства, в которых оказалось «Ипокренино», «мопсам» хорошо известны. К счастью, у них имеется уникальная возможность спасти легендарный Дом ветеранов от бесчеловечного рейдерства: они имеют прямой выход на судью Доброедова, а это позволяет простимулировать его… э-э-э… благосклонность… – Простимулировать? И сколько же он просит? – насмешливо полюбопытствовал Жарынин. – Вы о чем?! – сверхсрочница снова уставилась на свой самоцвет. – Да, в самом деле, вы о чем? – встревожился Огуревич. – Аркадий Петрович, вы, наверное, беспокоитесь, что информация из этой комнаты может уйти в торсионные поля? – сочувственно спросил режиссер. – В какой-то степени… – вздохнул глава школы «Путь к Сверхразуму». – Действительно, давайте не будем выходить за рамки! – строго предупредила Ведмедюк, а Гавриилов сделал вид, будто вообще не понял, о чем речь. – Доброедов – очень достойный человек, верующий, – тихо добавил он. – Но конфеты-то он ест, наверное? – Не исключено, – кивнула, понимая, Боледина. – И вы думаете, Ибрагимбыков уже ему занес? – туманно предположил игровод. – Что занес? – вздрогнула председательница МОПСа и нервно поправила индейские бусы. – Выбирайте выражения! – Конфеты, – пояснил Жарынин. – Допустим, коробок пять… – Ха-ха-ха… – театрально сказала сверхсрочница. – А пятнадцать не хотите? – Это не важно… – твердо объявила женщина-вождь. – Он вернет… конфеты Ибрагимбыкову и возьмет наши. – А какие он предпочитает: отечественные, американские или европейские? Ведмедюк, Боледина и Гавриилов переглянулись: – Евро… пейские… – У нас найдется пятнадцать коробок таких конфет? – спросил режиссер директора. – Не знаю… – Огуревич напряг мускулистые щеки. – Я поищу… – А почему вы уверены, что судья Доброедов возьмет именно наши конфеты? – продолжал допытываться игровод. – Потому что у нас есть прямой выход на… – Боледина некоторое время держала паузу, разглядывая перстенек. – …на Скурятина! – На Эдуарда Степановича. Вы хоть понимаете, о ком речь? – спросила Ведмедюк, раздосадованная тем, что столь важную информацию сообщила не она, а ее чересчур самостоятельная заместительница. – Не может быть?! – задохнулся от удивления Жарынин, незаметно мигнув Кокотову. – Да, это очень серьезно! – подыграл писодей, которого немного развлекло это представление. – Руководитель управления конституционной стабильностью – это уровень! – А вы разве сомневались в наших возможностях? – нахмурилась Ведмедюк и стала окончательно похожа на сурового индейского вождя, обиженного бледнолицыми невеждами. – Да… Дмитрий Антонович… вы уж как-то… ну, совсем… – забормотал смущенный Огуревич. – Нисколько не сомневаюсь! – бодро объявил Жарынин. – Нет, я вижу: сомневаетесь! – не поверила председательница и распорядилась: – Павел Григорьевич, покажите! «Начинающий Солженицын» достал из портфеля фотоальбом, раскрыл и предъявил снимок, на котором Ведмедюк и Боледина дружески чокались с пьяненьким Эдуардом Степановичем. На заднем плане, у богатого фуршетного стола, мешая друг другу, насыщались упитанные тени былых политиков. Виднелся и Гавриилов, приладившийся к молочному поросенку. – Потрясающе! – воскликнул Жарынин. – Неужели в Кремле? – Х-м-м… – оторвавшись от своего бриллианта, загадочно усмехнулась Боледина. – Я же говорил, мы спасены! – расцвел Огуревич. – Я же знал… знал… – Погодите радоваться, вам еще надо раздобыть пятнадцать коробок евроконфет! – Найду, найду… – пролепетал счастливый директор, явно хвативший на радостях внутреннего алкоголя. – А что от нас потребуется взамен? – лениво спросил режиссер. – Ничего особенного, – еще ленивее отозвалась сверхсрочница. – Если мы решаем вашу проблему, вы передаете в собственность Эмопээс десять комнат в вашем доме ветеранов. – И все? – И все! – величаво кивнула Ведмедюк. – А если вы не решаете нашу проблему? – Ну, Дмитрий Антонович… Ну, вот опять вы… – захныкал Огуревич. – Это исключено! – Боледина от возмущения даже стукнула колечком по столу, а потом, спохватившись, стала опасливо разглядывать крепление камешка. – А все-таки? – не унимался Жарынин. – Тогда мы расходимся по нулям, – с индейской невозмутимостью разъяснила председательница. – Вот видите! – воскликнул директор. – Очень выгодное предложение! – Договор подписываем немедленно! Павел Григорьевич! – скомандовала она. Протосолженицын мгновенно достал из портфеля приготовленные листочки, а Боледина царским движением извлекла из сумки, похожей на хозяйственную, цилиндрический футляр с печатью. – Почему немедленно? – решился вставить слово и Кокотов. – Чтобы сегодня же начать действовать. Неужели непонятно? Когда суд? – раздраженно спросила Ведмедюк. – Скоро! Очень скоро! – загрустил Огуревич, видимо, тайком махнувший еще одну невидимую миру рюмаху. – Реквизиты вашей стороны можно вписать от руки, – ласково пояснил Гавриилов и подвинул странички директору. Заместительница тем временем вынула из футляра круглую печать и дыхнула на нее, широко раскрыв неухоженный рот, в который дантист если когда и заглядывал, то лишь для того, чтобы ужаснуться. Огуревич, в свою очередь, механически полез в боковой карман за авторучкой… – Вот здесь! – еще ласковее подсказал супергном, показывая обкусанным ногтем, где подписывать. – А в качестве бонуса к договору я могу бесплатно прочитать вашим ветеранам цикл лекций… – Кроме того, мы поможем продать мемориальные скамейки за рубеж. Теперь союзы русских писателей есть в двенадцати странах, даже в Австралии. У нас со всеми договоры о сотрудничестве… – со значением пообещала Ведмедюк. – Великолепно! – воскликнул повелитель энергетических глистов. – На какую же тему лекции, если не секрет? – нежно спросил Жарынин, жестко перехватывая директорскую руку с «паркером». – Ну, например, «Эсхатологический дискурс русской литературы». Или – «Преодоление советского рабства в современной прозе». Или – «ГУЛАГ как архетип русской души». Или… – Достаточно! – оборвал игровод. – У меня к вам, господа, встречное предложение. Сен-Жон Перс настоятельно советовал: с договором, как и с женщиной, прежде чем расписаться, надо переспать… – Выбирайте выражения! – вскинулась сверхсрочница. – Пардон, пардон, мадмуазель! Я не хотел оскорбить ваше целомудрие! Завтра утром мы приезжаем к вам в офис и подписываем контракт. Годится? – А почему не сегодня? – нахмурилась Ведмедюк. – А почему не завтра? – вопросом на вопрос ответил режиссер. – Ну, хорошо… – Вот и ладно! Значит, завтра с утречка мы приезжаем к вам… – потер руки Жарынин. – Нет! – хором вскричали «мопсы». – Лучше мы к вам! – Аркадий Петрович, не возражаете?… – Я… нет… может, сегодня?… – Нет, завтра! – отчеканил игровод, встал и галантно поклонился. «Мопсы» посмотрели на него с ненавистью и строем покинули кабинет. Замыкавший шествие Гавриилов хотел было захватить с собой и листочки договора, но Жарынин предусмотрительно прижал их ладонью к столу. – А когда? – вдогонку спросил безутешный директор. – Мы сами вам позвоним, – через плечо ответила Боледина. – Вы все испортили! – чуть не заплакал Огуревич, когда дверь закрылась. – Они не позвонят, нет, не позвонят! – Что вы рыдаете, как девственница, которая забыла взять у своего первого мужчины номер телефона! – Это же серьезные люди! – А как вы определяете, на глазок или заглядываете в мировое информационное поле? – Ну, зачем вы так! Мы гибнем! Гибнем! – Оттого и гибнем, что вы наподписывали кучу дрянных бумажек! Успокойтесь! Во-первых, мы с коллегой только что от Скурятина. Он дал указание нам помочь! – Не может быть! И вы молчите! – От радости Огуревич схватился за сердце. – Ладно, только не перейдите от восторга в лучевое состояние! А во-вторых, эти «мопсы» – обыкновенные проходимцы. – Но они писатели! – со священным трепетом в голосе воскликнул директор. – Вы полагаете, среди писателей нет проходимцев? Есть. И даже больше, чем среди обычных граждан, исключая, конечно, бизнесменов и экстрасенсов. Не правда ли, мой милый соавтор? – Увы, – подтвердил Кокотов. – Ладно, я пока изучу этот договор, а вы, Андрей Львович, просветите нашего простодушного духовидца! – Жарынин достал из кармана и расправил свои китайчатые очки. – И хватит, хватит, Аркадий Петрович, прикладываться к вашей внутренней бутылке! Как сказал Сен-Жон Перс, герой может напиться лишь на могиле врага. Огуревич смутился, и на его покрасневшем лице появилось выражение, какое бывает у злоупотребляющего мужа, застигнутого бдительной женой. |
||
|