"Гипсовый трубач: дубль два" - читать интересную книгу автора (Поляков Юрий Михайлович)

10. Профессия хороший человек

Через три месяца Марина Гранникова стала Мариной Мохнач, а Вова из Коврова перебрался в просторную профессорскую квартиру, где книг было столько, что их даже не пытались расставить по полкам, а лишь, чтобы не мешали под ногами, передвигали стопками с места на место, как шахматные фигуры. Тесть, доктор экономических наук, величал его «юношей» и, понимая загруженность современной молодежи, всегда уступал свою очередь в туалет и ванную. А теща, домохозяйка, звала зятя Вовиком и закармливала самодельными пончиками. В институте же Мохнач стал важным человеком: если надо было пригласить кого-то из актеров, певцов, поэтов или космонавтов, дело поручали ему. Он добывал телефон, звонил и представлялся другом Высоцкого.

– Звать-то вас как? – подозрительно спрашивала побеспокоенная знаменитость.

– Вова из Коврова.

– Это ты, что ли, Высоцким нарядился? – теплело на том конце провода.

– Я…

– Слышал, слышал, – рассказывали… Чего надо?

Никто не отказывал. Даже Градский, к которому на кривой козе не подъедешь, согласился, прибыл навеселе, спел, выслушал овации, поругался с секретарем парткома МИЭПа и послал его на три буквы, что теперь можно расценить как дальние раскаты приближавшейся перестройки, а тогда квалифицировали как идеологическое хулиганство.

…Высоцкий умер следующим летом, в 1980-м, во время Московской Олимпиады. Влади жила в Париже, новая подруга барда Оксана ушла спать в другую комнату, а Федотов, пивший вместе со своим великим пациентом, задремал и не успел сделать спасительный укол. Чтобы попасть на похороны в наглухо оцепленный район Таганки, нужен был специальный пропуск. Но Мохнач дозвонился до Абдулова и смог, пройдя мимо гроба, в последний раз увидеть своего кумира с белой розой в мертвых руках.

После окончания института Вову оставили в Москве, мало того – сразу несколько серьезных организаций бились за право принять в свой коллектив легендарного молодого специалиста. Он выбрал засекреченный НИИ, где ему обещали квартиру в течение года, и не обманули. Мохнач тоже не обманул ожиданий начальства, тем более что организация оказалась небедная: кто только не перебывал, благодаря ему, в актовом зале, украшенном большим мозаичным панно «Закурим перед стартом!» Постепенно Вова передружился со знаменитостями, которым, кстати, давал возможность неплохо заработать. Жизнь удалась: актеры звали его на премьеры в театры, режиссеры – в Дом кино на закрытые показы, художники – на вернисажи, писатели задаривали книгами с нежнейшими автографами, спортсмены тащили с собой в сауну, где пили водку и ругали тренеров, пичкающих их допингами. Часто беспокоили из других крупных организаций – просили помочь. Он помогал, ничего не требуя взамен, ну разве что путевку в хороший санаторий для тестя с тещей.

Постепенно его деятельность стала приобретать всесоюзный размах, из областей и республик нерушимого СССР звонили и приезжали, моля заманить к ним за хорошее вознаграждение ту или иную столичную знаменитость. Как-то раз один молодой, но уже популярный певец, вернувшись из Тюмени, куда Мохнач послал его вместо закапризничавших «Гусляров», спросил по-простому:

– Вов, сколько я тебе должен?

– За что?

– За наводку.

– Ты что, с ума сошел?! Я же по-дружески!

– А-а-а… – недоверчиво протянул певец. – Хороший ты человек!

В девяносто первом все рухнуло – стало не до концертов и устных журналов. НИИ тихо сокращался, усыхал, сжимался, напоминая некогда цветущий, обильный город, оказавшийся в стороне от новой железной дороги. Зарплату сотрудникам не выдавали месяцами, а если и выдавали, оклада хватало на два похода в универсам. Марина, к тому времени уже мать двоих детей, плакала и говорила, что лучше бы она вышла замуж за аспиранта Борю Иванова, эмигрировавшего в 1989 году в Америку вместе со своей секретной специальностью. Помогла ему фамилия бабушки, урожденной Юнгштукер, которую при поступлении он успешно утаил от дотошных кадровиков, искренне считавших, что евреи для оборонных профессий слишком рассеянны.

Директор пытался спасти вверенное ему краснознаменное учреждение и хоть как-то вписаться в рынок. Тогда, в начале девяностых, пошла мода на АОНы – автоматические определители номеров. Звонит тебе, скажем, телефонный хулиган, ты засекаешь – и сразу в милицию.

Или наоборот, друг тебе набрал и не успел рта раскрыть, а ты ему уже:

– Здорово, Петька!

– Как это ты догадался?

– А я Кашпировский!

И вот, чтобы сохранить остатки научного коллектива, директор решил в опытном цеху наладить производство АОНов, а для этого попросил кредит в одном из банков, которых в Москве вдруг стало больше, чем телефонных будок. Ему презрительно отказали. Смиряя номенклатурную гордыню и собираясь за деньгами в другой банк – «Савеловский», он вызвал в кабинет Мохнача и дружески попросил:

– Володь, пойдем со мной! Понимаешь, я с этими новыми… русскими разговаривать не умею и не могу. так и хочется взять у них со стола что-нибудь бронзовое – и по башке! – По мере обнищания института директор становился все искренней и проще.

Лицо вице-президента банка «Савеловский» показалось знакомым, да и он сквозь дымчатые очки глядел на Вову с неким вспоминательным прищуром. Получив вежливо-твердый отказ, обескураженные оборонщики побрели восвояси по дорогому ковру вдоль стен, увешанных неряшливым авангардом, но их догнала длинноногая, словно соскочившая с подиума секретарша и попросила вернуться – только одного Мохнача.

– Ты как попал к этому мохнорылому реликту? – отбросив кредитные церемонии, по-свойски спросил вице-президент. – Ну, чего смотришь? Не узнал? А здорово ты тогда Высоцким нарядился, Вова из Коврова! Да-а-а, не уберегли Владимира Семеновича! Виски? Меня, если ты забыл, Радиком зовут…

– А ты теперь, значит, не машинами занимаешься? – узнал Вова директора автосервиса.

– Чем занимался, тем и занимаюсь: деньги зарабатываю! Вот что, Вов, давай-ка встретимся не здесь. Спорт любишь?

– Конечно! – закивал Мохнач, в юности успешно занимавшийся бегом и добегавшийся до первого взрослого разряда.

– Тогда жду тебя завтра, в 19.00 возле гренландского посольства. И не забудь плавки!

Рядом с посольством, в здании со стеклянным куполом располагался один из первых в Москве фитнес-клубов под названием «Хэппи бич». Впрочем, по фасаду, приветом из советского прошлого, красовалась еще надпись, выложенная белым кирпичом: «Оздоровительный комплекс завода “Большевик”». Подъезжали иномарки с посольскими и обычными номерами, оттуда выходили мужчины в длинных кашемировых пальто и женщины в шубках; они несли в руках яркие спортивные сумки и светились радостью предстоящих физических нагрузок. Радик опоздал на полчаса и, не извинившись, потащил Мохнача за стеклянные двери, разъезжающиеся перед гостем сами собой. А там, внутри, журчали фонтаны, изумляли глаз икебаны из тропических цветов и аквариумы с муренами, там, внутри, улыбчивые девушки в коротеньких халатиках разносили соки-воды. В рецепции, оформленной в виде увитой лианами и орхидеями хижины, Радик предъявил золотую клубную карту и заплатил за гостя 50 долларов одной бумажкой, что составляло месячный бюджет семьи Мохначей. У Вовы мелькнула сумасшедшая мысль попросить, чтобы банкир отдал эти деньги ему, а поговорить можно и в скверике, взяв в палатке пива…

Когда они переодевались, вешая одежду в шкафчиках с шифровыми замками, социальная пропасть между ними стала еще очевиднее. Радик был одет как лицо фирмы «Nike», даже портупейка для бутылочки с водой была у него фирменная, не говоря уж обо всем остальном. Вова же натянул на себя цветастый финский костюмчик, добытый давным-давно на праздничной распродаже, устроенной к З0-летию первого успешного испытания сокрушительной продукции родного НИИ. Потом они с банкиром крутили педали велотренажеров, плавали в бассейне, парились в сауне, пили энергетический коктейль, стоивший столько, что Вова даже отвернулся, когда Радик расплачивался.

Разговор был странный, витиеватый, с отступлениями, уходами в наивное советское прошлое и возвращением в суровую капиталистическую реальность. Если отбросить словесную бижутерию, речь шла вот о чем: банку невыгодно давать кредит лежащему на боку НИИ, который государство само бросило в рыночных джунглях на съеденье хищникам, точно бесполезного, но прожорливого старика. Однако есть еще святое слово «дружба»! И он, как вице-президент, может, конечно, пойти на сделку со своей топменеджерской совестью процентов эдак за пятнадцать отката. Налом, разумеется. Подумай!

Директор НИИ выслушал предложение банкира, переданное Мохначом, набычился, побагровел, буркнул: «Демокрады проклятые!» – и согласился. Кредит дали мгновенно. Вова отвез набитый долларами дипломат в тот же «Хэппи бич» и передал Радику – в точности как в фильмах про мафию. Они сидели в дальнем углу пустынного бара и пили энергетический коктейль, уже не показавшийся Мохначу таким дорогим. Банкир чуть приоткрыл кейс, быстрыми глазами сосчитал пачки, вынул одну, положил на стол и накрыл салфеткой.

– Слушай, Вов, ты купи себе хорошие спортивные тряпки, – сказал он и подвинул салфетку. – Нельзя так себя запускать! В теннис играешь?

– Конечно, у нас в институте два стола в холле.

– В большой теннис, – поморщился Радик.

– Нет, а что? – спросил Вова, удивленно глядя на замаскированные доллары.

– Напрасно. Ельцин играет. А у нас ведь так: во что царь играет, в то и народ должен играть! Бери, твой бонус…

– Ну что ты…

– Ладно-ладно, не выстебывайся! Сам знаю, мало, но мне тоже делиться надо. Не обижайся! Ты лучше вот что… Через неделю «Независька» устричный бал устраивает…

– Кто?

– «Независимая газета». Она теперь под Березой, и денег у Третьякова, как мусора.

– Под чем?

– Под Березовским, – объяснил Радик и посмотрел на Вову так, словно тот вылез из таежного скита и не понимает самых обыкновенных слов, таких как «космос» и «спутник».

– А вы под кем?

– По-разному. Приходи на бал. Кое-кто из наших там будет. Я тебя внесу в список гостей.

– Ладно, приду…

Но чудеса на этом не закончились. На следующий день Мохнача позвал к себе в кабинет директор, отослал секретаршу обедать, запер дверь и, с трудом подбирая слова, проговорил:

– Вот, Володя, значит, кредит мы с тобой выбили. Ну и нам с тобой… понимаешь… полагается… как это теперь называется… – Он запнулся, обшаривая свой советский лексикон и с надеждой глядя на портрет Ленина, знавшего, как известно, жуткое количество слов.

– Бонус, – подсказал Мохнач.

– Точно, бонус! – посветлел директор и, радуясь новому, симпатичному выражению, полез в стол и выложил упаковку долларов. – Немного, Володь, но ты должен понять: на нас с тобой коллектив!

Сколько он взял себе, неизвестно, однако с того дня реликт номенклатуры стал так стремительно вписываться в новые экономические условия, что от НИИ полетели щепки. Сначала сдавали под склады, магазины и офисы помещения, в которые два-три года назад можно было попасть только после полугодовой проверки в КГБ и секретной подписки, делавшей человека на всю жизнь «невыездным». Потом, став председателем совета директоров ЗАО «Ускоритель», он приступил к масштабной распродаже институтских корпусов, на всякий случай купив у Сербского справку о том, что страдает невосполнимыми провалами памяти и за свои поступки не отвечает. Вероятно, из-за этой клинической забывчивости некоторые помещения были проданы дважды. А когда начались скандалы и суды, директор отхватил себе небольшой замок в Нормандии и уехал туда на ПМЖ с новой женой: ее с одинаковым успехом можно было принять как за его позднюю дочь, так и за раннюю внучку.

На устричный бал Мохнач явился в хорошей обуви и малиновом кашемировом пиджаке, без которого в начале девяностых показаться в приличном месте было так же невозможно, как в прежние времена прийти на партийное собрание в трусах и майке. Обстановка буйного дармового изобилия буквально потрясла Вову. Это был какой-то гастрономический коммунизм, построенный в отдельно взятом банкетном зале. Ни джаз Лундстрема, ни звон бокалов не могли заглушить массового страстного всхлипа – это сотни людей одновременно всасывали в себя престижную устричную слизь.

На балу в самом деле оказалось много знакомых по старой жизни. Актеры, режиссеры, певцы почти не изменились, сильно сдали поэты, глотавшие деликатесы не жуя, будто в последний раз. Зато торопливые безымянные доставалы, крутившиеся прежде вокруг знаменитостей, иной раз даже не рассчитывая на приглашение к столу, удивительно переменились, превратившись в монументы самоуважения. Некоторые несуетно узнавали Вову из Коврова, значительно чокались с ним, сообщали, что устрицы здесь – г…о, балтийские, и вручали свои визитки, извещавшие о фантастических переменах в их судьбах. Все они стали президентами, председателями, генеральными директорами…

Собственно, с этих визиток и началась новая профессия Мохнача. Когда директор, снова услав секретаршу на обед, позвал Вову и, понизив голос, спросил, нет ли у него надежных людей, интересующихся арендой помещений, вчерашнему инженеру-оборонщику осталось только вытрясти из малинового пиджака карточки и подвинуть к себе телефон… Со временем он в совершенстве освоил большой теннис и научился сводить нужных людей, заходить в любые кабинеты, подсовывать под настроение на подпись важные письма, нашептывать в державное ухо платную информацию, посредничать при передаче «бонусов», а то и просто взяток. А потом, когда отмечали грамотную сделку где-нибудь в номерах или охотничьем домике с конкурсантками красоты, Вову из Коврова непременно просили спеть под гитару, и он безотказно хрипел, подражая давно истлевшему кумиру своей молодости:

А банкиры, биржевики, хозяева нефтяных скважин, красные директора акционированных гигантов, флагманы порноиндустрии, обовравшиеся политики слушали его пение, рассеянно поглаживая одноразовых подруг и роняя сладкие старорежимные слезы. Теперь у Мохнача все прекрасно: дети учатся в Лондоне. Любимая жена, сидя в имении на Нуворишском шоссе, страдает из-за того, что жена алюминиевого олигарха заявилась недавно на благотворительный концерт в неприлично крупных бриллиантах. Не совладав с собой, Марина бьет по щекам неловкую горничную, а потом бежит к своему психоаналитику – каяться. Тесть, доктор экономических наук, умер от недоумения, когда начались гайдаровские реформы, но теща жива-здорова, все также зовет любимого зятя «Вовиком», кормит его самодельными пончиками и благодарит Бога за то, что дочка не вышла замуж за аспиранта Иванова, оказавшегося ко всему прочему еще и Юнгштукером.

– Конечно, после Ельцина Володе пришлось оставить большой теннис, – допивая кофе, элегически сообщил Жарынин. – Возникла даже дилемма: что теперь – горные лыжи или футбол? Он выбрал футбол и не ошибся. Как мудро заметил Сен-Жон Перс, судьба – это выбор.

– Обыкновенная история… – усмехнулся Кокотов.

– Да, пожалуй, – согласился режиссер и повернулся к истомившимся халдеям: – А выпечка-то у вас вчерашняя. Нехорошо!

Официанты потупились и промолчали с лютой покорностью дворни, уже наточившей на барина топоры…