"Файф-о-клок" - читать интересную книгу автора (Грошек Иржи)

IV

Однажды Бог создал Адама, а дьявол изобрел коммунальную квартиру. То есть обе стороны изрядно потрудились, чтобы этот подонок расплодился и чувствовал себя комфортно. Известные русские генетики – большевики – продвинулись еще дальше в области благоустройства и человеческих отношений. Они внимательно перечитали Библию и обнаружили интересные тезисы. Ну, например: «Всякой твари – по паре!» По этому принципу большевики сгруппировались и стали думать над остальными удобствами.

Однако о санитарных нормах в Библии не упоминалось, и пришлось выводить их самостоятельно. Ну, например – на восемь тварей один туалет, не считая цветочных горшков и остальных емкостей… Или на четыре чумазые пары – отдельная ванная комната, но совмещенная с универсальным тазом, чтобы твари подолгу там не засиживались в позе роденовского мыслителя. Ибо всякая туалетная философия имеет вредную тенденцию – сливать воду. А в принципах коммунального общежития этого не заложено. Как только тварь начинает сливать за собой воду, она переходит на новый уровень развития и пересматривает санитарные нормы. После чего чешет репу и возникает: «Тварь ли я дрожащая или право имею?!»

Сергей Павловитч прав не имел, и условных рефлексов тоже. Конечно, позывы какие-то были и даже реализовывались, но дернуть за ручку и запустить сливной механизм желания не возникало. Ну просто беда академика Павлова, а не человек! С одной стороны – методично бегает по звонку к телефонному аппарату, а с другой стороны – все физиологические процессы происходят с нарушениями. И какую тут докторскую диссертацию можно защитить?!

В коммунальной квартире, где проживал Сергей Павловитч, имелось три комнаты по правую руку и столько же – по левую. Если смотреть от входной двери в сторону кухни. А если под другим углом зрения, то по левую руку комнаты не хватало. Зато имелся встроенный шкаф с лилипутом, который исправно платил за эту щель как за комнату. И время от времени делал там ремонт и перепланировку. Лилипута звали Вениамин Кондратьевитч Кондрашов. Он трудился в часовой мастерской и слыл отчаянным педантом. Ровно в полночь Вениамин Кондратьевитч выскакивал из своего шкафа и верещал: «Угомонитесь, твари! Мне завтра на работу!» Ну форменным образом – часы с кукушкой.

За встроенным шкафом жила балерина. Если у вас в детстве не было ёжика или, хуже того, не было детства, то вы никогда не поймете, каково это – быть балериной. Потому что ёжики бегают как сволочи и цокают по паркету лапами. А балерина марширует, как па-де-де из балета «Лебединое озеро» или два эскадрона ёжиков на пуантах. «Обожаю балерин! Дын-дын-дын-дын-дын-дын-дын!» Теперь о детстве… Балерина готовила себе похлебку в кукольных кастрюлечках. У нее был целый кухонный набор из ассортимента Барби. Но по правде говоря, некоторых приборов не хватало, потому что их стырил лилипут, Вениамин Кондратьевитч, и не признавался.

Напротив балерины, как положено, обретался дворник. Который однажды нашел на помойке Канта и с тех пор находился под впечатлением от этой книги. «Есть две непостижимые вещи, – любил повторять дворник. – Бездонное небо над головой и категорический аперитив – внутри меня!» После чего выпивал две бутылки портвейна, и разговаривать с ним становилось неинтересно. Потому что дворник падал на спину и в полной прострации смотрел на небо. «Опять посреди коридора медитируете?!» – возмущалась балерина и прыгала через дворника, словно Эсмеральда, по дороге на кухню и обратно.

Следующим номером проживала Оленька. Вначале с Иваном Петровитчем, а позже – в двусмысленном положении. И хотя она часто повторяла, что муж у нее только для обстановки, но смириться с исчезновением «шифоньера» так и не смогла. В первый же день после пропажи Ивана Петровитча его Оленька внимательно просмотрела все мебельные каталоги, которые удалось достать. На второй день побывала в Эрмитаже и прошлась по антикварным магазинам. Однако Иван Петровитч как в воду канул… На третий день Оленьке показалось, что балерина зашкандыбала. А па-де-де из «Лебединого озера» сменилось на па-де-труа. «Ах ты коза!» – подумала Оленька и стала тщательней следить за репертуаром Мариинки, предполагая застукать Ивана Петровитча у балерины…

И наконец, в самой дальней комнате коммунальной квартиры обитал непонятный гражданин, к которому мы еще вернемся…

Восемнадцатого июня, в шестом часу вечера, как только Вениамин Кондратьевитч откуковал пятый раз, в квартире раздался телефонный звонок. Сергей Павловитч ломанулся из комнаты в коридор, где был установлен общественный аппарат, и ухватился за трубку. Ему нравилось отвечать на звонки в духе пролетарского интернационала, то есть – без сантиментов. Чаще всего спрашивали балерину и начинали, по вшивой привычке, издалека: «Простите, пожалуйста, за беспокойство…» или «Здравствуйте!..». Эти интеллигентские предисловия выводили Сергея Павловитча из себя. «Ее нету дома!» – гавкал Сергей Павловитч и бросал телефонную трубку с остервенением…

Лилипута, Вениамина Кондратьевитча, спрашивали реже. «Пи-пи-пи-пи-пи! – передразнивал Сергей Павловитч. – Выньте трубочку из попочки!» И радовался, аки дитя, своему природному остроумию. После чего отправлялся на кухню, чтобы проинформировать общественность о содержании телефонного разговора.

– Он мне: пи-пи-пи-пи-пи! – пересказывал Сергей Павловитч. – А я ему: выньте трубочку из попочки!

– Ну ты юморист! – до слез хохотал дворник. – А дальше что было?

Сергей Павловитч многозначительно ухмылялся, подмигивал дворнику и обстоятельно закусывал.

– Дальше-то?! – переспрашивал Сергей Павловитч. – Он снова: пи-пи-пи-пи-пи!

– Ну, а ты?! – интересовался дворник.

– А я говорю, – сообщал Сергей Павловитч, – выньте трубочку из попочки!

– Ха-ха-ха-ха! – надрывался дворник. – А он что?..

Эта содержательная беседа продолжалась на кухне часами, покуда не кончался портвейн. А лично Сергею Павловитчу никто не звонил, и можно сказать, он бегал к телефонному аппарату по той же причине, что и деревенские собаки, – погавкать на колесо…

Однако восемнадцатого июня Сергея Павловитча ожидал сюрприз. Как только он поднял телефонную трубку – оттуда грянула музыка ленинградских композиторов и вокал следующего содержания:

Вышеобозначенная «песТня» исполнялась на два голоса – мужской и женский. По окончании женский голос осведомился:

– Это Сергей Павловитч?!

– Да, – в смятении отозвался он.

– Вас беспокоят из Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина! – заявила женщина.

– Ее нету дома! – прогавкал Сергей Павловитч, полагая, что спрашивают балерину, и приготовился бросить телефонную трубку…

– А с кем же я, мать твою, разговариваю?! – наяривала странная библиотека. – С прачечной, что ли?!

– Нет, – промямлил Сергей Павловитч в полном обалдении.

– У вас на руках «Очерки античного символизма и мифологии», – продолжала женщина. – Когда вы намерены ликвидировать задолженность?

– Вы что-то путаете! – отвечал Сергей Павловитч, впервые за долгие годы обращаясь к даме на «вы».

– Ты, падла, не юли! – посоветовали Сергею Павловитчу. – А то Радзивилла на тебя повешу!

– Какого Радзивилла? – пролепетал Сергей Павловитч.

– Андрея Степановитча! – пояснила женщина. – У нас «Патологии» с «Аналогиями» куда-то пропали! Прямо из читального зала!

– Я вашего Радзивилла не брал! – поклялся Сергей Павловитч.

– Еще скажи, что читать не умеешь! – заметила женщина. – В общем, до понедельника «Очерки» не вернешь – включаю счетчик!

– Это как? – не понял Сергей Павловитч.

– Тик-так, тик-так, тик-так! – пояснила женщина. – А к пятнице будешь должен Большую советскую энциклопедию!

– Да нет у меня никаких книг! – испугался Сергей Павловитч. – И в библиотеке я отродясь не был!

– Тогда открывай входную дверь, не то вышибу! – предупредила женщина и повесила трубку.

«Ненормальная!» – подумал Сергей Павловитч и принял важное для себя решение – больше к телефонному аппарату не бегать, а библиотеки обходить за два квартала. Он было собрался пойти на кухню и съесть от расстройства четыре кильки, но тут во входную дверь позвонили. Как раз по числу вожделенных рыбок.

«Съем – пять! – подумал Сергей Павловитч. – А двери пусть лилипут открывает!»

– Вениамин Кондратьевитч! – позвал Сергей Павловитч. – К вам пришли!

Однако педантично настроенный Вениамин Кондратьевитч даже не выглянул из-за дверцы.

– Вы что же думаете?! – отозвался часовых дел мастер. – Я считать не умею?!

В коммунальной квартире каждый жилец имел свои позывные. Например, чтобы попасть к Вениамину Кондратьевитчу, следовало прозвониться пять раз, а к балерине – только дважды. О чем сообщалось в цидуле, вывешенной на всенародное обозрение. И не дай тебе боже лишний раз надавить на пупочку. Тут же выскакивал дворник и принимался отчитывать провинившегося, словно тот потревожил покой английской королевы.

– Четыре звонка – это к Сергею Павловитчу! – подтвердила балерина из мест общего пользования.

– К нему! К нему! – донеслось из дальней комнаты.

Сергей Павловитч тяжело повздыхал и направился ко входной двери.

– Кто там? – осторожно поинтересовался он, помня о телефонной террористке.

– Клод Ван Дамм! – отвечали Сергею Павловитчу. – Я же предупреждала, что дверь вышибу!

Сергей Павловитч оглянулся, призывая соратников по борьбе сплотиться в трудную годину, но в длинном коридоре гуляли сквозняки, подмигивала общественная лампочка на двадцать пять ватт, висел эмалированный таз, и никакая тварь не спешила на выручку. А только босоногий мальчик из далекого детства подошел к Сергею Павловитчу, подергал его за штанину и поинтересовался: «Дядя, ну почему ты такой дурак?!» «Не знаю, мальчик! – ответил Сергей Павловитч. – Так получилось!» – и смахнул видение вместе со слезой.

– Прощайте, подруги! Прощайте, друзья! – пролепетал Сергей Павловитч. – Бригада, бригада, бригада моя…

И если раньше Сергей Павловитч был поклонником «бандитского» сериала и считал его «жизненным», то теперь ему резко разонравилось это кино – за поганый натурализм и сомнительные художественные достоинства. Поэтому входную дверь он открывал без зрительских симпатий…

– Господа! – с места в карьер заявил Сергей Павловитч, размахивая руками и защищаясь. – Мне кажется, что кассовый бандитизм убивает подлинное киноискусство!

Однако никто не собирался с ним полемизировать и тем более – бить, извините, морду. А на пороге стояла парочка, как говорится – гусь и цесарочка. То есть мужчина во фраке и дама в вечернем платье.

– Вы правы, – согласился мужчина во фраке с Сергеем Павловитчем. – Кино задумано для эстетического удовольствия, а служит для размножения идиотов. Во всяком случае, на телеэкране. От серии к серии их становится все больше и больше. Как будто открыли новый институт – дебилизма и кинематографии.

– Смело! – подытожила дама. – Очень смело! Но, кажется, наш визави настроен куда решительней…

– Ах, простите! – смутился Сергей Павловитч. – Вы стали невольными свидетелями моего душевного расстройства… С кем имею честь познакомиться?

– Пан Пенелопский! – расшаркался мужчина, снимая цилиндр. – Позвольте представить свою спутницу…

– Геката Триодитис! – улыбнулась женщина. – Из Публичной библиотеки…

– Очень приятно! – аналогично раскланялся Сергей Павловитч. – Да вы проходите-проходите! Извините за беспорядок, но прислугу мы отпустили на выходные. Так что попрошу без сантиментов.

Большая передняя напоминала теперь о времени, когда коммуналка не была таковой, а выглядела как городская квартира. То есть зажиточно и без перегородок. На месте эмалированного таза висело зеркало, лампочку заменили на бра, и сквозняки не разгуливали по коридору с молодецкими посвистами… Даже тараканы куда-то попрятались.

– Я думаю, что мы оказались в двусмысленном положении, – между тем продолжал разглагольствовать пан Пенелопский. – С одной стороны, только птички чирикают даром, а с другой стороны – режиссеры стараются угодить как можно большему числу зрителей. Касса, господа, касса! Вот бич современного киноискусства!

– Как вам, кстати, «Очерки античного символизма и мифологии»? – поинтересовалась Геката.

– Весьма-весьма! – отозвался Сергей Павловитч. – Точка зрения на античность, положенная в основу этих очерков, выработана совершенно эмпирически!

– Чувственные опыты надо контролировать, – возразил пан Пенелопский. – Ну, например… Все писатели произошли от слепого Гомера! Который пренебрегал контрацепцией. После чего писатели стали множиться, как мухи дрозофилы! Эзоп родил Лафонтена, Лафонтен родил Крылова… А в результате получился Союз писателей, который не может родить ничего путного. За тридцать веков этих чувственных опытов мы только разбазарили весь генофонд! Да разве Гомер в зрячем состоянии зачал бы Союз писателей?! Иначе говоря, «Одиссею» растащили по буквам, разбрызгали по углам, и теперь повсеместно лужицы, а горячей воды нет!

– Как?! – воскликнул Сергей Павловитч. – У вас тоже – нет?!

– Представьте себе, – кивнул пан Пенелопский. – Тéпло! Энерго! Централь! Она, зараза, не выбирает!

– Да что же мы топчемся в передней?! – всплеснул руками Сергей Павловитч. – Пожалуйте, господа, в гостиную!

– Последнюю попытку воссоздать Гомера предпринял Джойс, – попутно излагал пан Пенелопский. – Но его хитроумный «Улисс» так и не добрался до каждого дома, не сделался настольной книгой. Потому что читатели измельчали вместе с писателями. А скоро и вообще разобьются парами. Каждому автору выделят по читателю, и пойдет у них литература – из уст в уста, из уст в уста, из уст в уста…

Геката притормозила возле зеркала, сделала книксен и поправила на плече свою сумочку, которая превосходила все виденные Сергеем Павловитчем дамские аксессуары. Включая интендантский чемодан «Великая Германия».

– Арбузами балуетесь? – осведомился Сергей Павловитч, поскольку из «сумочки» выпирало что-то округлое, вроде пудовой гири.

– Да, – подтвердила Геката. – Мы с паном Пенелопским заскочили по дороге на Некрасовский колхозный рынок. Отоварились.

Гостиная была декорирована в стиле ампир – с опорой на художественное наследие императорского Рима и древнегреческой архаики. По углам возвышались античные бюсты на пьедесталах, потолок украшала замысловатая лепнина, а во главе длинного стола сидел лилипут и жрал кильку. Брал двумя пальчиками за хвостик, откусывал ей голову и выплевывал в супницу.

– Вениамин Кондратьевитч! – воскликнул Сергей Павловитч. – Что вы такое делаете?!

– Закусываю, – невозмутимо отвечал Вениамин Кондратьевитч и вытирал руки о скатерть.

– Ох уж эти новые русские! – покачал головой Сергей Павловитч. – Хуже тюленей. И коттеджей им понастроили, и круглый год на Канарах отдыхают… А как только увидят кильку – сами не свои! Все буржуазное воспитание побоку, глаза горят, слюни текут, руки трясутся… Газету на столе разложат и… – разговляются! Очень они этот продукт предпочитают…

– Предпочитала Маша кашу, а напоролась на Кондрашу! – ухмыльнулся лилипут и облизал пальцы.

– Вениамин Кондратьевитч у нас поэт, – пояснил Сергей Павловитч. – Цепляется за каждое последнее слово.

– Цеплялась Маша за Кондрашу, а я пою про жизню нашу! – возразил Вениамин Кондратьевитч.

– Это, конечно, господа, не Пушкин, – извинился Сергей Павловитч, – но тоже старается… Однако позвольте вас пригласить в туалетную комнату!

– Это еще зачем? – поинтересовалась Геката, а пан Пенелопский подозрительно хмыкнул.

– Там я продемонстрирую, чем человек отличается от обезьяны! – важно заявил Сергей Павловитч и жестами предложил следовать за собой. – Пожалуйте, господа, пожалуйте!

Он вразвалочку подошел к заветной комнате и потянул на себя дверь, но она почему-то не поддавалась. «Сейчас-сейчас!» – пообещал Сергей Павловитч, поднатужился и удалил препятствие вместе с косяком. После чего шагнул в помещение и принялся дергать за ручку унитаза…

– Гегель – сливал, Кант – сливал, и я – сливать буду! – приговаривал Сергей Павловитч, налегая на спусковой механизм. – Потому что одни гамадрилы воду за собой не сливают. Они не знают «Критики чистого разума»!

– Ты что же, паразит, вытворяешь?! – заорали на Сергея Павловитча, да так истошно, как могут завывать только оперные дивы в минуту высочайшего душевного подъема.

Сергей Павловитч моментально обернулся и оторопел… В общественной ванне сидела голая балерина – кожа да кости – и не стеснялась в выражениях…

– Ты разве не видишь, тварь такая, что санитарный узел занят?! – не унималась балерина. – Зачем шпингалет оторвал, извращенец?!

Тут балерина от слов перешла к делу и стала кидаться в Сергея Павловитча хозяйственным мылом. Несчастный и ничего не соображающий Сергей Павловитч вынужден был отступить в коридор под напором подобной критики.

– Вот видите, господа! – произнес Сергей Павловитч, разводя руками. – В каких условиях проживает русская интеллигенция…

Однако в коридоре никого не наблюдалось, а только потрескивала засиженная мухами электрическая лампочка на двадцать пять ватт. Приятные собеседники как сквозь землю провалились.

– Было бы на что смотреть! – крикнул тогда Сергей Павловитч по поводу балерины и хлопнул дверью общественного заведения.

Да с такой нечеловеческой силой, что со стены брякнулся эмалированный таз, а ветер погнал тараканов в обратном направлении.

«И какая собака меня укусила? – тем временем терялся в догадках Сергей Павловитч. – Господа… Киноискусство… Гомер… Пан Пенелопский…»

Он подошел ко входной двери и не обнаружил признаков насильственного проникновения в квартиру. И цепочка, и собачка были на месте. Но все-таки Сергей Павловитч решил разобраться во всех обстоятельствах этого странного происшествия.

– Вениамин Кондратьевитч! – постучался в шкаф Сергей Павловитч. – Вы для чего мою кильку кушали?!

– Когда? – насторожился за дверцей Вениамин Кондратьевитч.

– Не далее как полчаса назад! В гостиной! – пояснил Сергей Павловитч и догадался самостоятельно, что отчебучил несусветную чушь.

А лилипут только уточнил – по какому адресу отправляться Сергею Павловитчу… Это философское направление не имело конкретной цели, во всяком случае – с килькой. И потому Сергей Павловитч просто отошел от шкафа.

Но тут в коридоре послышался женский смех, как будто здесь находился великосветский салон, а не занюханная коммунальная квартира. «Что за безобразие?» – подумал Сергей Павловитч. Оленька смеяться так не могла, а балерина в данный момент – не расположена. Одной рукой балерина держала дверь, а другой предполагала домылиться. И пребывала не в радостном настроении. Тогда Сергей Павловитч покрутил головой и вскоре установил, что смех доносился из комнаты непонятного гражданина…

Надо сказать, что об этом жильце в коммунальной квартире имелись разнообразные гипотезы. Ну например, непонятного гражданина подозревали в шпионаже, поскольку тот не пил портвейна, не калякал на кухне о политике, не разгуливал в трусах по коридору, не хлопал дверями, не плевался в местах наибольшего скопления народа, не пел про камыш и вообще – непонятно чем занимался. А вдобавок никто достоверно не знал, когда он дома, а когда отсутствует. Время от времени Сергей Павловитч прикладывался к замочной скважине, чтобы уяснить, чем занимается гражданин в своей комнате, но видел только – фигу. Балерине мерещился там Большой театр, дворнику – бездонное небо, Оленьке – Иван Петровитч… Эти странные тесты Роршаха не поддавались никакому психоанализу.

А посему Сергей Павловитч стал подкрадываться к отдаленной комнате в радостном предвкушении, что карта к нему пошла и сейчас он непременно сорвет банк. Или, на худой конец, застукает непонятного гражданина с дамой, отчего тот моментально прояснится как бабник, пьяница и казнокрад. И жить станет всем значительно легче.

Дверь в комнату непонятного гражданина была приоткрыта. Тогда Сергей Павловитч распахнул ее как следует и со словами: «Да вы, однако, проказник!» – ввалился в помещение. И замер, не в силах больше ничего вразумительного произнести… Потому что в комнате находилась прелюбопытнейшая компания. Во-первых, дама и полдамы; а во-вторых, мужчина во фраке и непонятный гражданин в домашнем халате. «Боже мой!» – подумал Сергей Павловитч. Он, разумеется, узнал и Гекату, и Пенелопского пана, но голова Медузы произвела на Сергея Павловитча наибольшее впечатление. «Полдамы» раскуривало сигару с видом Уинстона Черчилля в генеральской папахе и зависало под потолком, словно воздушный шарик.

– Чего уставился?! – спросила Медуза у Сергея Павловитча. – Ну, летаю… Ну, без корсета… Эка невидаль! А вот знала бы мама, что я курю…

И тогда Сергей Павловитч грохнулся на колени и произнес речь:

– Господи, прости, что мы такими уродились!!!

«Labyrinthus. Hic habitat Minotaurus». Коммунальная квартира. Здесь живет Неизвестный автор