"Радий Погодин. Рассказы о Ваське Егорове" - читать интересную книгу автора

каждой минутой все отчетливее понимал - ему не сделать и так.
В форточку со двора шел запах оттепели, осиновых дров, ржавого
кровельного железа и хлорной извести.
У Васьки засосало в желудке. Комната показалась убогой и грязной - в
самый раз напиться.
Где-то рядом, скорее всего пряма в ухе, раздался смешок отставного
кочегара дальнего плавания, маляра-живописца Афанасия Никаноровича: "Ты,
Васька, никак оробел? Это ж соплями писано. Для ковра что нужно? Чистый
цвет. И оставь ты свои конфузы чертовой бабушке. Грунтуй мягче, с олифой. В
овале писать будешь? Пусти греческую меандру - "набегающую волну". Наверху и
внизу меандру спрями, заведи ее наружу острой петлей. Меандра и для
трафарета нетрудная, и для первого раза - потом можешь аканты и лотосы
запузыривать. В углах круглые щиты нарисуй с птицей в профиль и мечи
крест-накрест - "Богатыри" как-никак. На все трафареты вырежи, В строгом
порядке. Чтобы никакой грязи".
Васька пошел на улицу. Голос Афанасия Никаноровича все наставлял его и
подбадривал.
В углу двора, не загороженном дровами, в кружок стояли легко и туго
одетые парни - пасовали друг другу футбольный мяч, не азартно, не торопливо,
не вынимая рук из карманов и папирос изо рта. В другом углу, у парадной, где
булыжник еще до войны был залит асфальтом, каждая сама по себе, танцевали
девчонки: танцуя, переговаривались, шептались, читали конспекты и что-то
записывали, но чаще смеялись.
Детей во дворе не было - дети играли на пустыре за домом в только что
закончившуюся войну.
Еще неуверенно купил Васька на Андреевском рынке в хозяйственной лавке,
пропахшей керосином и восковой мастикой, рулон рубероида для трафаретов,
сухих белил цинковых, олифы и клея для грунтовки.
Сгрузив все это в комнате, поехал в Гавань на свалку. Там навязал ношу
реек от ящиков, в которых, как он полагал, были упакованы немецкие станки.
Вечером, когда к нему заглянула Анастасия Ивановна, у него уже было
сколочено два подрамника и натянута на эти подрамники разрезанная пополам
простыня.
Анастасия Ивановна долго и брезгливо разглядывала белесый ковер.
- Кроту ясно, что не Рембрандт, - проворчал Васька. - Нагляделась в
своем Эрмитаже шедевров. Анастасия Ивановна не расслышала.
- Что я твоей матери скажу? - спросила она. - "Ии-эзх!" - вот что я ей
скажу. Для того воевал, чтобы этак писать? Не похвалил бы тебя Афоня. Уж я
тебе говорю, поверь, - осердился бы. - И она ушла, унося на своем чистом лбу
священное негодование.
Голос Афанасия Никаноровича кашлянул в Васькином ухе:
"Ты на Настю не обижайся. Она же студента не понимает. Что и девушку
угостить надо, и самому нужно выпить для чувства. Без чувства студент
квелый, слабохарактерный... Грунт сделай мягче. И чтобы комочков не было".
Чтобы не замарать пол грунтовкой, Васька разостлал газеты.
Грунт приготовил так: в жидко разведенный клей (клей он купил
мездровый, пластичный) всыпал сухих белил цинковых, влил олифы и все это
хорошенько взбил кистью. Такой грунт неломкий, и краска на нем блестит.
"Насчет трафаретов - не ленись, - наставлял его маляр-живописец. - Если
сумеешь для неба трафарет вырезать, это и будет самое то. А прописывать,