"Радий Погодин. Яблоки" - читать интересную книгу автора

Может, от датских рыжих бродяг. Но скорее всего от русичей".
Михаил плеснул ему самогона в кружку. Васька хлебнул и задохся.
Принялся грызть луковицу, шумно хлеб нюхать.
- И ты бригадер, - сказал Михаил Ваське. - И пить надо, любя. Люди
делятся на зрящих и незрящих. Так бабка говорит, Вера. А незрящие - на
бригадеров и активистов. Зрящий видит. Видит, чего можно, чего нельзя. Он -
видит! Незрящий не видит. Не видя, хочет всего - не видит. Мухе ясно -
сельское хозяйство мужская профессия.
- Баба в войну всю Россию кормила. Баба и маршалом может! - выкрикнул
Серега.
- Маршалом может, а крестьянином нет. Ни в одном натуральном
государстве этого нет. Потому что поперек природы. А все, что поперек
природы, все неестественная ложь. Баба землю загубит. Бабе самой рожать
надо. И ты землю загубишь. Неестественный ты для земли тип - бригадер.
- А ты насильник и жеребец. Жизнь, как я понимаю, в умственности, а не
в том, чтобы ребятишек стругать - безотцовщину.
- А ты чего не стругаешь?
- Ладно! - вдруг закричал Серега. - Ты попомни. Я добьюсь. Я над тобой
председателем буду. - Он встал, закричал еще сильнее: - Не велено!
- Чего не велено? - спросил Михаил.
- Не велено, чтобы трактор простаивал. Повертывайся пахать. - Серега
покачнулся на хромой ноге и уставился на Ваську Егорова. В глазах его
полыхала строгая сила вождя. - И вы помощь нам должны оказать. Дело
государственное. Божецкое. Кресты будете вместе со мной таскать. Ясно?
- Ясно, товарищ, - сказал Васька.

Трактор, храпя и харкая, тянул плуг. Лемех выворачивал кресты, и они
ложились с гнилым хрустом на вскрытую землю. Иногда трактор замирал и трясся
с продолжительным рыдающим звуком, словно внутренности его выворачивало
наизнанку, и тут же бросался вперед. Легкие волосы то и дело заслоняли
трактористу глаза, он сдувал их и смотрел поверх крестов, поверх того, что
он делает.
Васька таскал кресты, забирая сразу по три, иногда по четыре разом. Ему
казалось, что он ощущает под своими ногами тонны геройского мяса,
растворенного в сером суглинке.
Серега от таскания крестов увильнул. Сделался бледно-зеленым, рванул в
кусты и оттуда, качаясь, пошел топиться.
Теперь он поленницу возводил.
- А в Берлине нашим памятник ставят, - крикнул он добрым рабочим
голосом. - Слышь, Михаил, говорят, стометровый. Смотри, Любка. И чего она
сюда ходит?..
Там, где они выпивали, стояла женщина в легком платье, молодая,
торжественная, как звонница на заре. Она смотрела на парней с привычной
усмешкой. И во всей ее непререкаемой красоте, как особый цвет, была
настоявшаяся терпкая горечь.
- Пришла? - крикнул Серега. - Или дел нету?
- Иди ты, - ответила женщина.
- Вспахали! - прокричал Серега с громкой и ядовитой радостью. - И все.
И нету...
Женщина прошла бороздой, привычно вступая по вскрытой земле босыми