"Радий Погодин. Черника (Рассказ) (детск.)" - читать интересную книгу автора

сказал:
- Обойдется, - и на четвереньках полез в гущу сена, еще свежего, не
успевшего пропылиться.
Он сразу уснул, отдыхая от бессонных ночей, от безжалостного
всепроникающего солнца, от нещадных картин горящей земли и горящего неба.
Сено окружило его прошлыми запахами, покойными и томительно-сладкими, он
словно плыл, лежа на спине, в тихой и теплой заводи. Он просыпался, слышал
шаги жены, беготню сына, настырный его голосок и сонно думал: "Как бы
оголец сюда не забрался" - и засыпал снова. Наконец проснулся совсем. Осы
кружились возле стропил, налепив здесь, в тишине и безопасности, уйму
серых своих клубочков. "Ос уничтожу: жалить будут", - сказал он себе.
Ласточки копошились и разговаривали под стрехой снаружи. Он нашел дырочку,
посмотрел. "Ласточек забижать не стану - буду на них глядеть. Небось
птенцы скоро вырастут, станут полету учиться".
Он напился воды из кувшина. Травинку пожевал. Хотел стремянку убрать,
чтобы сын не залез, но стремянка лежала у противоположной стены, у
подклети, где овцы жили и куры. "Убрала, - подумал. - От Пашки убрала -
соображает". Он улыбнулся. Снова лег. Стал перебирать в уме свое прошлое,
но, заслоняя все, черно нависла перед его глазами картина, к которой он
имел отношение косвенное - так он считал, - отцовские ноги с желтыми
ногтями в продольных трещинах. Ноги далеко высовывались из коротких штанов
и, освещенные ярким небывалым светом, тянулись к полу.
Когда в деревне проводили электрификацию и все мужики, и бабы, и
парни, и девки, и ребятишки, и даже старые люди вышли ставить столбы и
провода тянуть, его отец не вышел.
"Не надо мне эту лампочку, только слепит да глаза жжет. Будет
болтаться над головой, как прорва, как укоризна". - Боялся старик, что
своим сиянием лампочка осветит заплесневелые углы, и паутину, и тараканов,
и хлам на полатях, и грязь. Боялся старик тоски, которая сойдет на него от
грязной убогости его прошлой жизни.
Петр провел электричество и ввинтил лампочку, а когда полез на столб
провода от избы подцеплять, старик повесился.
Отцовские ноги с разбитыми на длинных дорогах ступнями Петр видел
сейчас в призрачном полумраке двора, в мерцании пылинок, пересекающих лучи
из щелей.
Снизу, из хлева, пахло холодным навозом, как от болота.
"Почему куриц не слышно? Неужто и куриц нету?" От этой внезапной
мысли он сел, потряс головой и сдавил руками виски.
Ворота дворовые заскрипели. Он услышал возню, а также чужой
настойчивый и успокаивающий голос. Он не понимал слов, но голос понимал;
что он означает, на чем настаивает и в чем убеждает - понимал. Это был
мужской голос.
Тихо, чтобы не скрипнуть, не зашуршать, Петр сполз с сена и на брюхе
продвинулся к краю. Ему стал виден весь утоптанный крытый двор, чисто
выметенный и прибранный. Под высокой тесовой крышей (он сам крышу крыл) на
жердях висели веники, бредень, ниже - чистые половики, еще ниже, на
веревочке вдоль избы, - выстиранная Пашкина одежонка.
Немец-солдат во всей амуниции, с автоматом поперек груди, подталкивал
его жену к большой куче соломы, припасенной на подстилку корове. Он
бормотал ей мужские слова и поглаживал ее. Она боролась с ним молча и