"Михаил Петрович Погодин. Адель" - читать интересную книгу автора

невежды, оскверняют его неумовенными руками своими. Прочь! Прочь! не
прикасайтеся!

Я прочел ей свое рассуждение о просвещении как первой силе государства,
без которой нет ни твердого благосостояния, ни могущества [1]. Ни одна новая
мысль, ни одно новое выражение не ускользнуло от ее внимания. Это дорого для
автора. Все оценено по достоинству. - И какими взглядами выражались ее
удовольствие и благодарность! Она слушала с таким участием, как будто б я
читал ей пророчество о будущей ее жизни. Чистая, юная душа ее жаждет
познаний; это умилительное зрелище, картина Рафаелева.
Прослушав все сочинение, она сказала мне тихо... с неизъяснимою
прелестью: "Как сладостна должна быть для автора надежда, что целые веки
голос его будет тревожить сердца людей достойных, очищать, в горняя
возносить их дух..."
Друг мой! Я принимаю твое предвещание!

Вчера гуляли мы с нею по полю. Сбиралась гроза. Вдали глухо закатывался
гром. Тучи быстро носились в воздухе, но, всякую минуту готовые столкнуться,
разносил ветер. В природе была какая-то нерешительность. Мы поспешили домой
и на балконе дожидались величественного явления. Вдруг молнии засверкали
гром, приблизясь, загремел. "Таким временем должны бы только наслаждаться
поэты", - сказала Адель. "Они только и наслаждаются, - отвечал я, - толпа
здесь слышит стук, от которого затыкает уши, и видит блеск, от которого
щурит глаза".
Три года знаю я ее и чувствую, что стал лучше. Как жаль, что не знал ее
прежде. - Я думаю только об том, как бы ей понравиться, а ей понравиться
можно прекрасным, необыкновенным!

И собою она прелесть! - В ее темно-голубых глазах какая доброта,
кротость! - Черные волосы, подобранные спереди в две кисти, как мило
опускает она над бровями! Но всего больше мне нравится ее маленький ротик,
подбородок. Ей-богу, на ее лице ясно видишь спокойствие, - этого мало, как
бы объяснить, - чувствуешь, что эта душа, довольная собою, блаженствует и...
Нет, не умею выговорить - предосадно! - А родимое пятнышко, а тонкий рубчик
около губ, а белые щеки, особливо когда они зарумянятся на холоде под
снежною пылью или в минуту сердечного чувства. Как тогда поднимается ее
высокая грудь! Недавно мы читали с нею об энтузиазме у госпожи Сталь. Она
задыхалась! О! она чувствует сильно, горячо.
В ее походке, в ее движениях - Поэзия. Голос мягкий, сладкий. Когда она
говорит, так приятно отзывается в ушах моих. - Однако ж странно! Многие
утверждают, что она не хороша собою. И нос широк, и лоб велик. Невежи!
Только мне она показывает красоту свою. Я вижу ее, я один достоин
поклоняться ей!

"В чем состоит счастие?" - спросила меня Адель, не помню, к чему-то,
прохаживаясь со мною по зале после обеда. - "Я могу отвечать вам на это
одним словом", - сказал я, остановясь и взглянув на нее быстро. Этот взор,
верно, был нескромен. Она покраснела и нарочно уронила кольцо, чтоб,
наклонясь, скрыть свою краску. - "Нет, - отвечала лукавая, оправясь, - о
таком любопытном предмете мне желалось бы услышать от вас больше". -