"Роман Подольный. Согласен быть вторым" - читать интересную книгу автора

что ж, в конце концов - я студент Всесоюзного государственного института
кинематографии, а чтобы попасть в этот институт, надо, говорят, быть
талантливым. Я попал. Значит?
Ну что же, так и будем считать, тем более, что кое-кто из профессоров,
кажется, держится такого мнения. Кое-кто. А для меня важно, чтобы так думал
Василий Васильевич Аннушкин. Великий Художник, точнее говоря, Великий
Режиссер.


2

Медленными, торжественными шагами вознес профессор Аннушкин свое
громоздкое тело на кафедру.
- Сегодня, дети мои (это обращение мы не простили бы никому другому),
сегодня, дети мои, мы будем говорить об ИСКУССТВЕ. (Он произнес это слово
так, что все буквы в нем казались заглавными). Не об искусстве Фидия
или искусстве палеолита, не об искусстве Возрождения или искусстве
передвижников, а об искусстве вообще. Но сначала посмотрим вместе на
несколько картин. Филипп Алексеевич, прошу вас, - профессор величественно
кивнул в дальний конец аудитории. Там у проектора стоял маленький человек
с крошечными рыжими усиками. Дед Филипп! Как я его сразу не заметил? Этот
очень вежливый и всегда чуть (а иногда и не чуть) пьяненький старичок был
достопримечательностью института. Его фотографии время от времени получали
премии на международных выставках. И знатоки искусства и жизни - а кто в
нашем институте не относился к ним? - понимающе кивали в коридоре вслед
слегка покачивающейся фигуре фотолаборанта Прокофьева:
- Слабый, безвольный человек.
- А ведь мог...
- Да и сейчас иногда...
- Иногда не считается.
В самые последние годы старик, говорят, стал чаще пропускать рюмочку. Но
в институт по-настоящему пьяным не приходил. Однако сегодня, пожалуй...
Я сидел рядом с проектором и хорошо видел обострившиеся скулы,
напряженный лоб, редкие торчащие усики. Сегодня Филипп Алексеевич был
необычным. А необычное легче всего объяснить самым привычным (увы, чаще
всего это объяснение оказывается верным). Пьян?
- "Последний день Помпеи", Филипп Алексеевич, - командовал профессор. - А
теперь палеолитическую Венеру... а теперь Рембрандта, то, о чем мы
договорились... Что это вы даете картину без правой части и под другим
углом? Вы разучились работать с проектором?
- Но так лучше, Василий Васильевич,- вырвалось стоном из груди лаборанта.
- Лучше? - голос профессора упал. Я не мог себе представить ничего, что
было бы способно вывести Василия Васильевича из состояния олимпийского
спокойствия и несокрушимой уверенности в себе. Но оказалось, что это
возможно. Брови взлетели к месту, где два десятка лет назад находился чуб,
на просторной груди заколыхался еще более просторный пиджак. Я закрыл глаза,
заранее представляя себе залп, который обрушится сейчас на деда Филиппа.
Профессор сотрет лаборанта в порошок.
- А знаете, и вправду лучше, пожалуй, - услышал я по-прежнему мирный
голос Василь Васильевича. - Но я сомневаюсь, чтобы вы, я или вон Илья