"Роман Подольный. Дальнейшему хранению не подлежит" - читать интересную книгу автора

...Я никак не мог понять, чем руководствовались когда-то работники суда
при составлении описи. Дела времен Керенского соседствовали с делами
первых лет нэпа, документы о крестьянских восстаниях смущали покой
классических дел о покраже соседской курицы.
Я был стражем исторической справедливости. И хозяин курицы вместе с
похитителем ее уходил под моей рукой в небытие посредством резолюции
поперек обложки дела: "мак."), а батраки, отнявшие землю у своего
помещика, переходили в века согласно точной резолюции "На постоянное
хранение".
Впрочем, летом и осенью 1917 года крестьяне Барашовского уезда редко
отнимали у помещиков землю. Но не думайте, что помещикам от этого было
легче. Крестьянские сходы принимали здесь в ту пору детальные резолюции, в
которых обязывали формальных владельцев земли: а) запахать ее всю, б)
платить при этом батракам столько-то рублей в день, в) передать после
сбора урожая половину хлеба армии, а вторую половину - крестьянам.
Тех, кто предлагал такие резолюции, арестовывали. Тех, кто их
осуществлял, бросали в тюрьмы. А толку?
Я сам не заметил, как начал писать - на обложке одного из макулатурных
дел:

Там у кого-то землю отняли,
Там барский дом спален дотла.
И вот теперь в архиве сотнями
Лежат судебные дела...

Я писал стихи, брал новые дела, снова писал стихи... Я смеялся,
обнаружив дело о нарушении в 1920 году священником села Ольховка тайны
исповеди:
поссорившись с соседом, он сообщил ему и всем желающим послушать, что
тот рогат. Низовой суд постановил было посадить болтуна на три месяца, а
потом высшая инстанция терпеливо объясняла рассвирепевшим односельчанам
потерпевшего соседа, что у нас церковь от делена от государства, и
следовательно... Сразу за этим делом шло по описи другое, посвященное
взысканию алиментов с некоего местного немца. К делу были приложены его
любовные письма к истице. Последнее из них, написанное за час до свадьбы с
другой женщиной, кончалось так: "Играйте, скрипки! Рвись, сердце! Эмма
потеряна для меня навсегда" В своем заявлении в суд Эмма объявляла, что
отец ее ребенка не честный немец, работающий на благо интернационального
рабоче-крестьянского государства, а жадный и тупой пруссак.
Бумага дел не пожелтела, вопреки всем литературным традициям, а
посерела, стала сухой и ломкой. Давно умерли крестьяне, выгнавшие
помещика, и сам помещик, умерла, наверное, Эмма, умер и ответчик по ее
делу. Остались только папки в коричневых, серо-синих, зеленых и желтых
обложках. Все больше номеров становилось в описях, которые я составлял.
"...Дело об убийстве крестьянина села Ольховка Куницкой волости
Барашовского уезда Филиппова Владимира Егоровича". Это была другая
Ольховка - вокруг Барашова их много. И убийств через мои руки прошло уже
немало, и я сразу заглянул в конец дела - посмотреть приговор. Согласно
инструкциям постоянному хранению подлежали дела, по которым преступник
получил больше пяти лет тюрьмы. Не преступление, а наказание решало,