"Николай Михайлович Почивалин. Темные августовские ночи (рассказ)" - читать интересную книгу автора

что летом коров на стойле, во все концы. А когда-то они с Иваном собрались
к свадьбе коечто купить, на рассвете выехали да за полдень чуть добрались,
за те же пятьдесят верст. Пылища, жара, колеса скрипят... Великое дело -
дорога.
О трассе начали поговаривать еще перед войной, Иван не один раз мечтал:
- Погоди, Дашок, проведут дорогу, знаешь наш город каким станет! Не
город, а городище!
Самую малость до нее не дожил.
"Похоронную" и недописанное письмо его прислали за неделю до конца
войны, с чужой земли. А тут вскоре, как отгуляли и отплакали День Победы,
Дарья Яковлевна услышала, что трасса подошла уже к самому городу.
На окраине, говорили, пленные бетонный мост делают.
Дарья Яковлевна пошла к знакомой за молоком да прямо с бидончиком и
завернула поглядеть. Что это за люди такие - немцы? А может, и не люди
вовсе?..
Шла - казалось, вот-вот от ненависти сердце из груди выскочит. А
подошла, взглянула, и ничего, кроме щемящей боли, которую она неизбывно
носила теперь в себе, да легкой брезгливости к этим, копошащимся у дороги,
не осталось. Серенькие, потрепанные, пришибленные - стараются. Будто все
зло, что они сотворили, когда-нибудь отработать можно!..
Разравнивающий у обочины лопатой щебенку белобрысый носатый пленный с
алюминиевой кружкой на поясе оскалился:
- Матка, дай млеко.
Бледная, Дарья Яковлевна подняла на него запавшие, обведенные черными
полукружьями глаза. Тот что-то смутно почувствовал, отступил.
- Ты зачем моего мужа убил? - тихо спросила она.
- Я нет - убивал! Я нет - стрелял. Я чиниль машины. Я - механик! - тыча
себя пальцем в грудь, торопливо забормотал пленный; обросшее сизой
мертвяцкой щетинкой лицо его стало серым, как его заношенная форма.
"Этими машинами вы нас и убивали", - подумала Дарья Яковлевна.
- Гитлер капут! - безнадежно, как заведенный, сказал пленный, снова
начав шаркать лопатой.
Горбясь, он ровнял колючую пышущую жаром щебенку, пятясь все дальше и
дальше. Дарья Яковлевна смотрела на него со смешанным чувством смутного
удовлетворения и своей неизбывной горечи; прямое солнце било немцу в
непокрытую, желтую, как обмолоченный сноп, голову, - он не замечал.
- Эй, фриц, как тебя? - окликнула Дарья Яковлевна.
- Я не Фриц. Я - Иоганн. - Пленный на минуту поднял голову.
- Гляди-ка ты, вроде Ивана по-нашему, - удивилась Дарья Яковлевна. -
Дети-то есть?
- Два сын. - Немец выпрямился, посмотрел на Дарью Яковлевну
испуганными, какими-то умоляющими глазами. - Пять лет. Оба...
- Двойняшки, значит, - кивнула Дарья Яковлевна и коротко приказала: -
Кружку давай.
Немец торопливо сорвал с пояса горячую кружку. Чувствуя, как ока
холодеет в руке, Дарья Яковлевна до краев налила ее холодным, только что
из погреба вынутым молоком.
- Пей.
Припав к кружке пыльными запекшимися губами, немец жадно глотнул - так,
что обросший кадык его дернулся, - и, продлевая удовольствие, начал пить