"Эдгар Алан По. Длинный ларь" - читать интересную книгу автора

Что до искусства, то раньше Уайетт не имел от меня никаких тайн, но
теперь он явно хотел меня обскакать и тайком, под самым моим носом, привезти
в Нью-Йорк прекрасную картину, в надежде, что я ничего об этом не узнаю. Я
решил вдоволь над ним посмеяться - и сейчас и впоследствии.
Одно меня раздосадовало: ларь не поместили в свободную каюту. Его
поставили в каюте Уайеттов, - там он и остался, заняв чуть не весь пол, -
что было, конечно, чрезвычайно неудобно для художника и его жены, ибо вар
или краска, которым сделана была на нем надпись, испускал самый неприятный,
а на мой взгляд, и просто нестерпимый запах. На крышке размашистыми буквами
было выведено: "Миссис Аделаиде Кэртис, Олбани, Нью-Йорк. От Корнелиуса
Уайетта, эсквайра. Не переворачивать! Обращаться с осторожностью!"
Мне, надо сказать, было известно, что миссис Аделаида Кэртис из Олбани
это мать миссис Уайетт; впрочем, я считал весь адрес шуткой, предназначенной
специально для отвода глаз. Я был совершенно уверен, что ларь и его
содержимое так и останутся в стенах студии моего мизантропического друга,
что на Чэмберс-стрит в Нью-Йорке.
Погода первые три или четыре дня стояла прекрасная, хоть ветер дул нам
прямо в лицо, внезапно переменившись на северный сразу же после того, как мы
потеряли из виду берег. Пассажиры были в веселом и общительном настроении. Я
должен, впрочем, сделать исключение для Уайетта и его сестер, которые были
весьма холодны и, я бы даже сказал, нелюбезны со всеми прочими пассажирами.
Поведение Уайетта меня не очень удивляло. Он был угрюм еще более обычного, -
вернее, он был попросту мрачен, но от него можно было ждать любой
странности. Что до сестер, однако, то я считал их поведение непростительным.
Большую часть пути они провели одни в своей каюте, и, несмотря на все мои
старания, решительно отказывались знакомиться с кем бы то ни было из
пассажиров. Зато миссис Уайетт была гораздо любезней. Вернее, она была
разговорчивой, а разговаривать в морском путешествии - само по себе заслуга
немалая. С дамами она вскоре вступила в чрезвычайно близкую дружбу и, к
величайшему моему удивлению, проявила весьма недвусмысленную готовность
кокетничать с мужчинами. Всех нас она очень забавляла. Я говорю "забавляла"
- и, право, не знаю, как это объяснить. Дело в том, что я скоро обнаружил,
что мы чаще смеялись не с ней, а над ней. Мужчины ничего о ней не говорили,
но дамы вскоре объявили ее "особой добродушной, внешности самой заурядной,
совершенно необразованной и положительно вульгарной". Все только диву
давались, как мог Уайетт вступить в этот брак. Богатство - таков был общий
глас, но я-то знал, что дело не в этом; ибо Уайетт не раз говорил мне, что
жена не принесла ему ни доллара в приданое и не имела в этом смысле никаких
надежд на будущее. Он женился, говорил он, по любви и только по любви, и
жена его этой любви была более чем достойна. Вспоминая об этих словах, я,
признаться, терялся в догадках. Неужто он потерял рассудок? Что еще
оставалось мне думать? Он, такой тонкий, такой проницательный, такой
строгий, так быстро чувствующий любую фальшь, так глубоко понимающий
прекрасное! Правда, она-то в нем, видно, души не чаяла, в его отсутствие она
непрестанно цитировала своего "дорогого супруга мистера Уайетта", чем
вызывала всеобщие насмешки. Вообще говоря, слово "супруг" было - тут я
позволю себе употребить одно из собственных ее деликатных выражений - было
вечно "на самом кончике ее языка". Меж тем всему кораблю было известно, что
он ее явно избегал и большую часть времени проводил один, запершись в каюте,
где, можно сказать, и жил, предоставив своей жене развлекаться, как ей