"Эдгар Аллан По. Метценгерштейн" - читать интересную книгу автора

Люди добросердечные объясняли, однако, перемену в поведении молодого
вельможи вполне естественным горем сына, потрясенного безвременной смертью
родителей, - они забывали при этом, как бессердечно и безрассудно вел он
себя первое время после тяжкой этой утраты. Кое-кто полагал даже, что
барон чересчур возомнил о своей особе и положении. Другие же (среди них
можно назвать домашнего врача) уверенно говорили о склонности барона к
болезненной меланхолии и о наследственной слабости здоровья; но
большинство обменивалось зловещими намеками.
Упрямую привязанность барона к недавно приобретенному скакуну,
привязанность, которая, кажется, становилась сильней с каждым новым
проявлением свирепой демонической натуры этого животного, люди
здравомыслящие в конце концов, конечно же, сочли чудовищной и зловещей
страстью. Среди бела дня или в глухой час ночи, здоров ли он был или
болен, в ясную погоду или в бурю молодой Метценгерштейн, казалось, был
прикован к седлу гигантского коня, чья неукротимая дерзость так отвечала
его собственному нраву.
Существовали еще к тому же обстоятельства, которые вместе с недавними
событиями придавали сверхъестественный и опасный смысл одержимости
наездника и свойствам коня. Было тщательно измерено расстояние, которое
конь преодолевал одним прыжком, и казалось, что оно ошеломляюще превысило
все самые смелые ожидания людей, одаренных самым богатым воображением.
Кроме того, барон не назвал этого скакуна никаким именем, хотя у всех
прочих коней были свои особые клички. И конюшня его также находилась в
отдалении от остальных; а кормить, чистить и даже просто войти в
отведенное ему стойло не отваживался никто, кроме самого владельца.
Надо еще заметить, что хотя трое конюших, которые поймали жеребца,
когда он спасался из объятых пламенем конюшен Берлифитцинга, сумели
остановить его с помощью уздечки и аркана, однако же ни один не мог с
уверенностью сказать, что во время этой опасной схватки или когда-либо
после он коснулся самого коня. Проявления редкостного ума в повадках
благородного и резвого животного не должны были бы возбудить особых
толков, но некоторые обстоятельства взбудоражили даже самых недоверчивых и
равнодушных, и, говорят, иной раз целая толпа, собравшаяся поглазеть на
диковинного коня, шарахалась в ужасе, словно чувствовала, что неспроста он
так свирепо бьет копытом, и даже молодой Метценгерштейн, случалось,
бледнел и съеживался под его пронзительным, испытующим, совсем
человеческим взглядом.
Среди многочисленной свиты барона никто, однако, не сомневался в
пылкости той необыкновенной любви, которую молодой вельможа питал к
буйному норовистому коню; никто, кроме ничтожного и уродливого маленького
пажа, чье уродство всем бросалось в глаза и чьи слова никто ни во что не
ставил. У него хватало дерзости утверждать (если мнение его вообще
заслуживает быть упомянутым), что всякий раз, как господин его вспрыгивал
в седло, по его телу проходила непонятная, едва заметная дрожь; и всякий
раз, как он возвращался с обычной своей долгой прогулки, лицо его было
искажено злобным торжеством.
Однажды бурной ночью, очнувшись от тяжелой дремоты, Метценгерштейн
точно безумный выбежал из своей спальни и, поспешно вскочив в седло,
ускакал в лесную чащу. Так бывало не раз, и потому никто не обеспокоился,
а вот возвращения его домочадцы на сей раз ожидали в большой тревоге, ибо