"Эдгар Аллан По. Четыре зверя в одном (Человек-жираф)" - читать интересную книгу автора

Tantum vini habet nemo
Quantum sanguinis eftuditi

Что можно передать следующим образом:

Тысячу, тысячу, тысячу,
Тысячу, тысячу, тысячу
Мы поразили десницей одной!
Тысячу, тысячу, тысячу, тысячу,
Снова припев этот пой!
Вновь повторю:
Слава царю!
Им тысяча смело была сражена!
Честь ему воздадим!
Больше одним Крови пролито им,
Чем в Сирии целой - вина!

"Слышите трубы?" Да, царь приближается! Смотрите! Все оцепенели от
восторга и благоговейно возводят глаза к небесам! Он идет! - он
приближается! - вот он!
"Кто? Где? Царь? Я его не вижу - не могу сказать, что вижу".
Тогда вы, должно быть, слепы.
"Очень может быть. И все же я ничего не вижу, кроме буйной толпы
идиотов и сумасшедших, которые падают ниц перед гигантским жирафом и
пытаются лобызнуть ему копыта. Смотрите! Зверь поделом сшиб кого-то из
черни - и еще - и еще - и еще. Право, нельзя не похвалить эту скотину за
то, какое прекрасное применение нашла она своим копытам".
Хороша чернь! Да это же благородные и вольные граждане Эпидафны!
Скотина, говорите? Берегитесь, чтобы вас не услышали. Разве вы не видите,
что у этой скотины человеческое лицо? Сударь вы мой, да этот жираф - не
кто иной, как Антиох Эпифан - Антиох Высокородный, царь сирийский,
могущественнейший изо всех самодержцев Востока! Правда, его иногда
называют Антиохом Эпиманом - Антиохом Сумасшедшим - но это потому, что не
все способны оценить его заслуги. Так же очевидно, что сейчас он скрыт
звериной шкурой и усердно старается изображать жирафа; но это делается для
вящего укрепления его царского достоинства. Вдобавок, царь - гигантского
роста, поэтому такое одеяние ему идет и не слишком велико. Мы можем,
однако, предположить, что он его надел только по какому-то особо
торжественному случаю. Вы согласитесь, что избиение тысячи евреев таковым
случаем является. Как величаво и надменно перемещается он на четвереньках!
Его хвост, как видите, торжественно несут две его главные наложницы -
Эллина и Аргелаида; и вся его наружность была бы бесконечно внушительна,
если бы не глаза навыкате да не странный цвет лица, ставший безобразным
под действием обильных возлияний. Проследуем за ним к ипподрому, куда он
направляется, и послушаем триумфальную песнь, которую он запевает:

Нет царя, кроме Эпифаиа!
Слава ему, слава!
Нет царя, кроме Эпифана!
Браво! Браво!