"Плутарх. Демосфен и Цицерон " - читать интересную книгу автора

безупречной трезвости, о глубоких раздумиях и о суровом, желчном нраве,
который был известен всем. Напротив, Цицерона страсть к острословию сплошь и
рядом доводила до шутовства. Желая насмешить слушателей, он и в суде говорил
о предметах, требующих полной серьезности, тоном недопустимого легкомыслия.
Так, в речи {60} за Целия он заявил, что нет ничего удивительного, если его
подзащитный в этот век, склонный к пышности и роскошеству, не отказывает
себе в наслаждениях, ибо не пользоваться доступным и дозволенным - безумие,
особенно когда самые знаменитые философы именно в наслаждении усматривают
высшее благо {61}. Рассказывают еще, что в свое консульство он защищал
Мурену, которого привлек к суду Катон, и, - метя в Катона, - долго высмеивал
{62} стоическую школу за нелепость так называемых странных суждений. Кругом
оглушительно хохотали, наконец не выдержали и судьи, а Катон слегка
улыбнулся и заметил сидевшим подле: "Какой шутник у нас консул, господа
римляне". По-видимому, и вообще, по натуре своей, Цицерон был склонен к
веселью и шуткам - лицо его всегда было ясно, на губах играла улыбка. А с
лица Демосфена не сходила печать раздумий и напряженной заботы, и потому
враги, как сообщает он сам, называли его брюзгой и упрямцем.
51 (2). Из сочинений обоих видно также, что один хвалил себя сдержанно,
неназойливо и не ради самой похвалы, но лишь имея в виду иную, более высокую
цель, в остальных же случаях бывал осмотрителен и скромен, тогда как буйное
хвастовство Цицерона выдает безмерную жажду славы. Он кричит, что оружие
должно склониться пред тогою, а лавр триумфатора - пред силою слова {63}, и
превозносит не только свои деяния и подвиги, но даже речи, которые говорил и
записывал, - точно мальчишка, силящийся превзойти Исократа, Анаксимена и
прочих софистов, а не государственный муж, считающий себя призванным вести и
наставлять римский народ.

Чей мощный меч в бою всегда врагам грозит {64}.

Нет спора, тому кто стоит у кормила правления, искусство речи
необходимо, но без памяти любить славу, которую это искусство доставляет,
легкомысленно и недостойно. И если рассматривать обоих с этой точки зрения,
то все преимущества на стороне Демосфена, который говорил {65}, что его
красноречие - своего рода сноровка, совершенно бесполезная, когда слушатели
отказывают в благосклонности, а тех, кто подобной сноровкою чванится,
справедливо считал низкими ремесленниками.
52 (3). В Народном собрании и в государственных делах влияние обоих
было огромно, так что даже военачальники и полководцы искали у них
поддержки, у Демосфена - Харет, Диопиф, Леосфен, у Цицерона - Помпей и
молодой Цезарь, как свидетельствует сам Цезарь в своих воспоминаниях,
посвященных Агриппе и Меценату. Того, однако же, в чем, по общему взгляду и
суждению, всего вернее выявляется и испытывается характер, а именно власти
на высоком государственном посту, - власти, приводящей в движение каждую из
страстей и раскрывающей все дурные черты человеческой натуры, у Демосфена
никогда не было, и с этой стороны он нам неизвестен, ибо ни одной важной
должности не исполнял; даже силами, которые он собрал для борьбы с Филиппом,
командовали другие. Напротив, Цицерона посылали квестором в Сицилию и
правителем в Киликию и Каппадокию, и в ту пору, когда корыстолюбие
процветало, когда военачальники и наместники не просто обворовывали
провинции, но грабили их открыто, когда брать чужое не считалось зазорным и