"Леонид Платов "Летучий голландец" уходит в туман" - читать интересную книгу автора

хватались за бока от хохота, а Шубин, улыбаясь, говорил Шурке: "Учись, юнга!
Заставим крыс в футбол играть".
Во время войны на Лавенсари не стало житья от крыс. Днем они позволяли
себе целыми процессиями прогуливаться по острову, ночами не давали спать -
взапуски бегали взад и вперед, стучали неубранной посудой на столе, даже
бойко скакали по кроватям.
Однажды Шубин проснулся от ощущения опасности. Открыв глаза, он увидел,
что здоровенная крысища сидит у него на груди и плотоядно поводит усами. Он
цыкнул на нее, она убежала.
Тогда Шубин пораскинул умом. Он придумал создать "группу отвлечения и
прикрытия". С вечера на длинной бечеве подвешивалось в коридоре полбуханки
(хоть и жаль было хлеба). Крысы принимались гонять по полу этот хлеб,
вертелись вокруг него, дрались, визжали, а Шубин и Князев тем временем мирно
спали за стеной.
"Учись, юнга, - повторял Шубин. - В любом положении моряк найдется!" И
как беззаботно, как весело смеялся он при этом!
Ох, командир, командир!..
Шурке стало бы, наверное, легче, если бы он заплакал. Но он не мог - не
умел. Только мучительно давился, перегнувшись через перила, словно бы
пытался что-то проглотить, и кашлял, кашлял, кашлял...
Через минуту или две, когда пароксизм горя прошел, Шурка услышал над
ухом взволнованный тонкий голос, похожий на звон комара. Кто-то суетился
возле него, пытаясь заглянуть в лицо.
- Раненый, раненый! - донеслось издалека. - Обопритесь о меня, раненый!
Это была давешняя девчонка, вместе с ним гонявшая крысу. А кто же был
раненый?.. О, это он сам. Ведь руки-то у него забинтованы.
Мельком взглянув на девочку, Шурка понял, что блокаду она провела в
Ленинграде - уж очень была тщедушная. И лицо было худенькое, не по годам
серьезное. Цвет лица белый, мучнистый, под глазами две горизонтальные резкие
морщинки. "Блокадный ребенок", - говорят о таких. Ошибиться невозможно.
Хлопотливая утешительница уверенным движением закинула Шуркину руку
себе на плечо и попыталась тащить куда-то. Обращаться с ранеными было ей,
видно, не в диковинку.
А комариный голос немолчно звенел:
- Сильней налегайте, сильней! В нашей сандружине я...
Шурка дал отвести себя от перил и усадить на какое-то крыльцо. Но от
подсчитывания пульса с негодованием отказался.
- Чего еще! - пробурчал он и сердито вырвал руку.
- Вы раненый, - сказала девочка наставительно.
- Заладила: "Раненый, раненый"!.. - передразнил он. Помолчал, негромко
добавил: - Просто, понимаешь, переживаю я...
Он запнулся. Теперь, вероятно, надо встать, поблагодарить и уйти. Но
куда он пойдет? Друзья его находятся очень далеко, на Лавенсари. В
Ленинграде нет никого. А остаться с глазу на глаз со своим горем - об этом
даже страшно подумать.
Иногда человеку дороже всего слушатель, а еще лучше слушательница.
Шурка был как раз в таком положении.
- Переживаю я за своего командира, - пояснил он и шумно вздохнул, как
вздыхают дети, успокаиваясь после рыданий. - Был, знаешь ли, у меня
командир...