"Андрей Платонов. Фабрика литературы" - читать интересную книгу автора

указывающий, что тут пребывала некоторое время живая, кровно
заинтересованная и горячая рука, работала личная страсть и имеется воля и
цель живого человека.
Взятое из людей и народа, я возвращаю им же, обкатав и обмакнув все это
в себя самого.
Ежели я имею запах - талант, а не вонь - чернильницу, меня будут есть и
читать.
Надо писать отныне не словами, выдумывая и копируя живой язык, а прямо
кусками самого живого языка ("украденного" в тетрадь), монтируя эти куски в
произведение.
Эффект получается (должен получиться) колоссальный, потому что со мной
работали тысячи людей, вложивших в записанные у меня фразы свои
индивидуальные и коллективные оценки миру и внедрившие в уловленные мною
факты и речь камни живой Истории.
Теперь не надо корпеть, вспоминать, случайно находить и постоянно
терять и растрачиваться, надсаживаясь над сырьем, медленно шествуя через
сырье, полуфабрикат к полезному продукту,- нужно суметь отречься, припасть и
сосать жизнь. А потом всосанная жизнь сама перемешается с соками твоей
душевности и возвратится к людям еще более сочным продуктом, чем изошла от
них. Если ты только не бесплодная супесь, а густая влага и раствор солей.
Я не проповедую, а информирую. У меня есть опыт,- я его молча
демонстрировал - одобряли. Я сравнивал с прошлыми методами своей работы
новый метод и ужасался. Теперь я пишу, играя и радуясь, а в прошлом иногда
мучился, надувался и выдувал мыльные пузыри. Теперь мысль, возбужденная и
возбуждающая, обнимается с чувством и сама делается горячей до физического
ощущения ее температуры в горле, а раньше она плыла, как зарево, будучи сама
заоблачной стужей.
Мне могут сказать: открыл Южную Америку! Это же обязан делать всякий
умный писатель, и делает, дорогой гражданин! Не знаю - нет, по-моему, не
делает: не вижу, поднимите мне веки! Может быть, изредка и пренебрежительно.
Это не так просто, и это нелегко - очень нелегко.
Надо всегда держать всю свою наблюдательность мобилизованной, зоркость
и вкус должны быть выпячены, как хищники, надо всегда копаться на задворках
и на центральных площадях в разном дерьме. Надо уметь чуять, как опытный
татарин-старьевщик или мусорщик, где можно что найти, а где прокопаешься
неделю и найдешь одно оловянное кольцо с руки давно погребенной старухи.
Может быть, это не дело литератора? Не знаю. Но это очень интересно и
легко. Всегда держишь душу и сознание открытыми, через них проходит свежий
ветер жизни, а ты его иногда слегка, а иногда намертвую, притормаживаешь,
чтобы ветер оставлял в тебе следы.
Затем ночью, когда спят дети и женщины, не слышно хохота в коридоре, ты
сидишь и "слесаришь", "монтируешь", что и как тебе по душе, - тебе легко и
быстро пишется, и ты сам улыбаешься разговорам, городу, природе и скрытым
мыслям, записанным в тетрадь, и ты сам нечаянно ею зачитываешься. Ты пишешь
самые разнообразные вещи и упорно идешь в рост.
Откуда это у тебя? - спрашивают друзья. Ты только таинственно
улыбаешься, а я раз сказал: да от вас же иногда. Ведь многие литераторы
гораздо лучше рассказывают, чем пишут. Я сделал однажды опыт, и привел в
одном рассказе разговор друга, он прочитал, обрадовался, но ничего не
вспомнил (я чуть "перемонтировал"). Он не понимает до сих пор, что работа,