"Андрей Платонов. Фабрика литературы" - читать интересную книгу автора

(очевидно, "тебя". - Н. К.), если прячешься в ложный вымысел от беспокоящего
огня действительности.
Смерть Маяковского есть трагическое событие. Но лишь безумец или
человек, срочно нуждающийся в перевоспитании, обвинит писателя, заявившего
об этом общеизвестном событии, что данный писатель клевещет на современное
советское общество, устанавливающее новые нормы, что этот писатель
проповедует, дескать, необходимость и неизбежность жертвенной жизни, что он,
в сущности, чуть ли не сознательный организатор трагической жизни и
самоубийства, как общей судьбы новаторов, что он возвращает нас к архивной
теории о толпе и героях и прочей "окрошке" восьмидесятых годов.
Писатель Человеков этого не проповедовал. Он понимает, что не всякий
человек способен пережить трагедию, а кто способен - тому не всегда бывают
трагические обстоятельства. Трагедия нарочно никем не может быть
организована. Понятно также, что там, где могут разбиться корабли, там же
могут остаться невредимыми плавать щепки. Если Маяковский, в силу сложных и
давних обстоятельств, поднял на себя руку, то молодое советское общество,
полюбившее Маяковского задолго до его кончины, в целом здесь не при чем. И
нельзя бестактно, как это делает Ермилов, объяснять слова Человекова о
поэтическом подвиге и смерти Маяковского как попытку внедрить в
современность ветхую теорию о фатальной, вечной трагичности новаторства и
прочих вещей. Исторический процесс в нашей стране идет к тому, что
трагические формы жизни перевоплощаются в другие формы, возвышенные и
напряженные, но не бедственные. Ермилов же, возможно, полагает, что трагедия
просто обратится в лирическую комедию, где новаторы и их противники
объединятся на общей цветущей лужайке и будут там сидеть с дудочками в
руках.
Повторяем, нельзя и ошибочно, во-первых, произвольно и бесконечно
широко трактовать текст статьи Человекова, привешивая к этой статье
собственные рассуждения Ермилова, и, во-вторых, надо знать, что в новом
обществе еще действуют и пережитки старого общества, и новое общество,
поэтому, явление более сложное, чем простое и плоско-идеальное отражение его
образа в разуме Ермилова.
Если бы Человеков захотел воспользоваться методом Ермилова, то он бы
мог сказать, что Ермилов сознательно ставит своего читателя в безвыходное
положение. Вот что получается по Ермилову. Если брать не вообще новаторство,
а одного великого новатора Маяковского, о котором в точном смысле идет речь
в статье Человекова, то по Ермилову получается, что судьба поэта была
исполнена наслаждения и непрерывного общественного успеха. Читатель
вспомнит, однако, что ведь Маяковский застрелился. Читатель прочтет обильную
литературу о действительной истории жизни и работы поэта. И тогда читателю
станет ясно, что Ермилов пишет ради какого-то своего расчета, а не в расчете
на истину. Далее. Зачем нужно Ермилову проецировать подвиг Маяковского
(пусть в неверном изложении Человекова), проецировать судьбу поэта, умершего
уже десять лет назад, начавшего свою работу до революции, на судьбу и
положение современных, живущих и действующих сегодня социалистических
новаторов? Зачем потребовалась такая грубая аналогия Ермилову? Затем, чтобы
скомпрометировать Человекова?- Это дело пустяковое. Тогда зачем же допускать
и в мыслях то, чего не содержится в современной советской действительности -
"трагичности новаторства",- да еще посредством навешивания своих мыслей на
горб другого человека? Не есть ли это обходной, тайный ход Ермилова,