"Андрей Плахов. Всего 33 звезды мировой кинорежиссуры " - читать интересную книгу автора

режиссера за всю его жизнь. И хотя Бертолуччи к трудностям не привыкать,
противодействие ортодоксальных буддистов на съемках этого фильма оказалось
поистине проклятием.
Чего-чего, но этого от него не ожидали: что житие Будды будет
трактовано как комикс, как видеоклип - и все ради того, чтобы привлечь
молодежную публику. Недаром родители мальчика, в которого переселилась душа
умершего тибетского ламы, начисто отмыты от житейской грязи и сверкают
улыбкой в тридцать два зуба, как персонажи мыльных опер. Недаром мифического
принца Сиддтхартху, известного миру как воплощение Будды, играет Киану
Ривз - бисекс-символ молодого Голливуда, за которым во время съемок в Непале
буквально охотились местные девушки и юноши.
' Расчет на неискушенных зрителей не оправдался: они безошибочно
почувствовали фальшь и отвернулись. Бертолуччи не преуспел и в другой своей
цели, коей было самовнушение. Чувствуется, что ему самому очень хотелось
поверить в волшебную силу буддизма. Во время теледебатов он заявил, правда,
что не верит в переселение душ. Но ему тут же возразил один из участников
шоу, заверивший всех, что женщина в соседнем ряду - реинкарнация его
покойной матери. Так взяли свое законы масс-медиа.
"Маленький Будда" завершает многолетний цикл сотрудничества Бертолуччи
с Витторио Стораро: после этого фильма они решили сделать перерыв. Поэт и
философ светотени и на сей раз насытил кадры картины своими визуальными
размышлениями. Чувственность камеры и запечатленной ею живой фактуры
напоминают о прежнем Бертолуччи. Но только напоминают, как синтетическая
икра - настоящую.
Смотря "Маленького Будду", невозможно не задуматься о том, как сняли бы
этот миф Висконти или Пазолини (под сильным влиянием которого Бертолуччи
сформировался), будь они живы. Наверняка культурный контекст был бы шире, а
подтекст глубже. Но ведь и сам Бертолуччи двадцать лет назад снял бы совсем
другую картину. Означает ли это, что престижным европейским кино сделан
выбор в пользу стильного дидактического кича? Скорее это означает попытку
позитивного мышления в конце второго тясячелетия Христовой эры. Поиски
индивидуальной свободы оказались столь же трагичны, сколь и коллективистские
эксперименты. Европа хочет пробудить в себе наивность ребенка, принимая за
нее старческое забытье.
Кинематографа, в котором существовали бы классики и иерархии в прежнем
смысле слова, больше нет. Глубоко символично, что в преддверии столетнего
юбилея кино ушел из жизни Феллини, с именем которого связана мифология
авторского экранного творчества. Блестящим, но бессмысленным осколком
последнего остается Годар. И хотя оптимисты уверяют, что на юбилейном
киноторте должно гореть не сто, а лишь одна свеча (за первое столетие!),
будущее экранного искусства видится крайне отличным от того, каким его еще
недавно воображали киноманы.
Возможно, кинематограф уже никогда не будет искусством, а только
сконструированной иллюзией, специфическим продуктом виртуальной реальности.
Бертолуччи не хочет подчиняться ей, но не может и игнорировать. Он сегодня
больше чем когда бы то ни было "другой". В прошлом остался восторженный
юноша, поэт и сын поэта, интеллектуальный террорист, разрушитель старой
морали. Теперь Бертолуччи, который в 2000 году встретит свое
шестидесятилетие - идеально светский, холеный маэстро, хотя ему трудно
скрыть вдруг пробившуюся мужиковатость фактуры, так что в определенном