"Александр Пятигорский. Философия одного переулка " - читать интересную книгу автора

парализованы ноги? Так вот, сегодня вечером он придет посидеть на переднем
дворе, возле клумбы, и дедушка с Никой придут его навестить. Дедушка
когда-то хорошо знал Леонарда Адольфовича и очень его жалеет. Ты к нам
спустись до ужина, а я буду иметь честь лично представить тебя этим двум
совершенно необыкновенным людям".
К вечеру у нас ожидались гости. Во время обеда я, во-первых, соврал,
что "почти" сделал все уроки, а во-вторых, выдумал, что мне будет крайне
необходимо вечером отлучиться на пять-десять минут, чтобы... "помочь полить
клумбы из шланга", но что к приходу гостей я, безусловно, буду дома.
На всем наклонном и вытянутом прямоугольнике Обыденского наш дом был
единственным домом с передним двором. Передний двор был не только всегда
чисто прибран, но, так сказать, и морально чист тоже. Наш задний двор был
грязен и гораздо более посещаем бедными детьми и хулиганами с "самого
заднего" двора, отделенного от него складскими помещениями и огромной
помойкой.
"Позвольте вам представить моего высокоталантливого, хотя и весьма
молодого друга", - низким голосом сказал Гарик, описав левой рукой полукруг
над головами сидящих на скамейке у клумбы дедушки, Леонарда Адольфовича
и Гени. Ники не было - у него в тот день заболел живот (опять "не случилось"
и - в последний до 1974 года раз!). Мне жутко захотелось произнести
что-нибудь интересное, но мыслей никаких не было - слишком волновался,
должно быть.
"Я стал страшно впечатлительным, - сказал Леонард Адольфович. - Ты
знаешь, Тима, у меня сегодня с утра не были абсолютно никакого аппетита. Так
вот, следователь этот, Егошин, - абсолютно лишенный всякой культуры человек,
ни малейших следов культуры я нем и не починало..." Я взглянул на Геню
и увидел на его глазах пламенное веселье. Три года спустя Роберт сказал:
"Генечка - почти такой же синкретический русский , как и я. Мы, способные
инородцы, овладевая идиомой, можем в отличие от русских воспринимать ее
и аналитически , а не только по смыслу воспринятого. В этом - неисчерпаемый
источник веселья".
"Он мне прямо, - продолжал Леонард Адольфович, - ты, говорит,
остзейская жопа, у меня еще говна наешься, ты извини, Тима, что я так при
молодых людях". А я все свои силы, после стольких бессонных ночей, собрал
и ему: "Альфусы, говорю, не остзейцы. Вы абсолютно не имеете никакого
представления о фамилиях нашею края. Мы - евреи, во втором поколении
крещенные в лютеранство. И я не могу поверить. чтобы уважающая себя держава
смогла стать великой без никеля. Когда у меня в 1934-м ноги начали
отниматься, так меня на носилках в цех приносили".
Тут в неоконченный разговор о никеле вмешался Гарик: "Папа сказал, что
шельмование честных специалистов представляет собой возмутительное
разбазаривание ценных кадров..." Мне стало очень завидно Гарику, как у того
потрясающе получается. И тут я заметил, что Тимофей Алексеевич смотрит на
Геню.
"Эти люди, - тихо произнес дедушка, - совершали чудеса
самопожертвования, преданности и доброты, но у них не было созерцательности
. А где нет созерцательности" там нет и созерцающего . Ты, Генечка, не
смейся, пожалуйста, над Лениным никелем. Вот ты вчера прибежал - в восторге
от Шкловского. Тут, пожалуй, и не думал смеяться, а? А ведь активность-то
у них одна. Одна и та же - у Лени и у Шкловского, одно и то же отсутствие