"Эллис Питерс. Необычный монах ("Хроники брата Кадфаэля" #0)" - читать интересную книгу автора

как положено, в присутствии множества свидетелей составил и подписал грамоту
о даровании алтарю Пресвятой Девы, что находится в церкви аббатства, годовой
ренты, причитающейся ему, Гамо Фиц Гамону, в уплату за землю от одного из
арендаторов.
Деньги эти надлежало употребить на то, чтобы над указанным алтарем в
течение всего года неугасимо горели свечи. А дабы его неслыханная щедрость
вызвала еще большее восхищение, он вдобавок обещал преподнести в дар еще и
пару отменной работы серебряных подсвечников, каковые намеревался лично
доставить в обитель, с тем, чтобы в его присутствии их торжественно
водрузили на алтарь в самый канун Рождества.
Аббат Хериберт, который, несмотря на отнюдь не юный возраст и
испытанные в прошлом горькие разочарования, все же придерживался о роде
человеческом наилучшего мнения, был чуть ли не до слез растроган таким
проявлением щедрости и благочестия. Приор Роберт, сам происходивший из
знатного рода, по всей видимости, позволил себе усомниться в чистоте
побуждений Гамо, но предпочел не высказывать свои сомнения вслух, дабы не
бросать тень на нормандского лорда. Услышав новость, он лишь приподнял
брови. Брат Кадфаэль прекрасно знал, какая слава шла о Гамо Фиц Гамоне, и к
благим порывам такого рода людей относился более чем скептически, однако же
он не был склонен к скоропалительным умозаключениям и предпочел до поры до
времени воздержаться от вынесения каких-либо суждений.
Надобно дождаться приезда самого Гамо, поглядеть что к чему, тогда,
глядишь, и станет ясно, что он за человек. Впрочем, прожив на свете
пятьдесят пять лет и имея изрядный житейский опыт, Кадфаэль ничего
особенного от людей не ждал.
В Сочельник, рано поутру, Гамо и его спутники въехали на большой
монастырский двор. Брат Кадфаэль наблюдал за их прибытием несколько
отстраненно, с не слишком уж сильным интересом.
Все предвещало, что Рождество тысяча сто тридцать пятого года будет
холодным и суровым. С началом зимы ударили трескучие морозы, а снегу, как на
грех, выпало мало, к тому же и восточный ветер дул не переставая, так что
холод пробирал до костей. Да что там зима - весь год не задался. И лето было
не в лето, и осень не в осень, а уж об урожае и говорить нечего - одни
слезы. Люди по деревням замерзали и пухли от голода. Недород многих
повыгонял из домов, заставив просить подаяние, и брат Освальд, ведавший в
аббатстве раздачей милостыни, сострадая обездоленным, искренне сокрушался
оттого, что не имел возможности помочь всем нуждающимся.
Появление укутанных в теплые плащи путников, ехавших на трех прекрасных
верховых лошадях в сопровождении двух основательно навьюченных пони, не
могло не привлечь внимания несчастных просителей, во множестве толпившихся у
монастырских ворот. Они обступили новоприбывших, наперебой взывая о
милосердии и умоляюще протягивая посиневшие от холода руки. Однако Фиц
Гамон, небрежно бросив в толпу несколько мелких монет и не желая
задерживаться из-за каких-то нищих, взялся за плеть, дабы расчистить себе
дорогу.
"Видать, правду о нем говорят", - подумал брат Кадфаэль, остановившийся
поглазеть на гостей по дороге в лазарет, куда он нес целебные снадобья для
недужных.
Посреди двора рыцарь из Лидэйта спешился, и теперь его можно было
рассмотреть получше. Это был рослый, грузный мужчина с густыми волосами,