"Борис Письменный. Вылет из Квинска" - читать интересную книгу автора

- Милый Соля, - отмечал, проплывая и кружась, Дарий. - Никто горячее
тебя не берется за трудное дело - будь то свадьба, обрезание или похороны.
Соломон был в своем ни разу не надеванном финском костюме-тройке, еще из
Москвы. Шикарном, сладко попахивающим нафталином, что почему-то было приятно
для Дарьиной эманации и притягивало. Не считая почтальона Льюиса и нищего
Сеймура, в зале еще находилось несколько американцев, соседей и лиц из
службы соцобеспечения, Дарию мало памятных, и оттого в месте их нахождения
отмечалось некоторое выпадение инородного пространства.

Наконец, из-за бордовой портьеры, как на сцену, вышел щуплый ребе в
черном лапсердаке и черной фетровой шляпе. Все затихли. Даже Анна устала и
затаилась беззвучно. Ребе скороговоркой прочитал заупокойный кадиш, то тут,
то там вставляя имена Дария и его отца, Элиягу. При имени мужа Анна снова
порывалась сорваться, но, видимо, слез не осталось. Откашлявшись, ребе
раскрыл книгу и, не глядя в нее, продекламировал несколько параграфов
английского текста. Отложил молитвенник. Прикрыл глаза,беззвучно шевеля
губами, совершая быстрые наклоны во все четыре стороны, сказал 'Амен'.
Потом, прищурившись и вглядываясь куда-то вглубь темного зала, начал
рассказывать на идиш истории и притчи. Он не говорил, а почти пел, закатывал
глаза и покачивался в такт рассказа. Русские евреи, те, что постарше,
понимали или им казалось, что они понимают отдельные умные обороты и
заключения, но, помимо слов, они понимали еще извечный этот знакомый мотив с
покачиванием, горестным вопрошанием, со скептическим пожиманием плеч и
невозможно скорбньм, вытянутым выражением лица, все завершающееся взмахом
обеих рук и как бы насмешливьм хмыком. В ответ на что молодежь, находящаяся
в зале, неуверенно переглядывалась. Им казалось, что раввин рассказывает
хохмы - и это на похоронах! Разве можно? Они видели и смекали, что старшие
принимают это как должное, из чего заключали, что, видимо, хорошие хохмы
уместны везде, даже на похоронах. Может быть, всех внимательней слушал
панихиду, Хибру, Идиш, Инглиш... не важно на каком языке, сам Дарий. На сей
раз он понимал абсолютно все. Это к нему ведь обращался раввин, еще больше,
чем к сидящим в зале. Дарий не только понимал, он следовал каждому слову
притчи. Одурманенный жарким многолюдным дыханием в молельне, он кружился и
плясал под все убыстряющийся 'Клезмер'; рука в руке с отцом Элиягу скакал по
лужам, и куры разбегались от них врассыпную...

Кортеж автомобилей с зажженными фарами тянулся вслед за катафалком.
Ближайшее еврейское кладбище было забитым до предела и только на первый
взгляд казалось заброшенным. Даже Балкопа с его талантом смог получить
уголок-пятачок у самой дальней ограды, куда даже не было подъезда. Люди
вышли из машин и гуськом, по узкому ровику между участками с ноздреватьми,
старыми камнями пошли к свежевырытой могиле. Кружили, падали, взлетали белые
мухи. Снег не снег - пороша. - Вчера еще в этом часу он не знал, где будет,
- заметила одна из женщин.
- Сейчас ему хорошо, - ладила свое Циля. - Правда, - сказала другая, -
это нам, окружающим плохо: переживания - таки раз, и два - это нам все еще
впереди, прости Господи.
Балкопа шел без пальто между Анной и дочерью, обхватив их за плечи:-
Девочки, я-голова всегда к нему со своими глупостями - я, мол, первей тебя
американец - первым приехал... Опередил он меня. Где справедливость!