"Борис Письменный. Вылет из Квинска" - читать интересную книгу автора

господа, евреи? Совсем нет. Над вами только куражились и шутили. А я, вот,
захочу и буду!
Дарий дремал в углу, обложенный диванньми подушками. Он будто
проваливался в сон и, вздрагивая, возвращался в застолье. Слышал, между тем,
весь последний сюжет и вспомнил свой разговор с Сеймуром на детской
площадке. - Вам, Федор Никанорович, - сказал он Хрунову, - боюсь, не просто
превратиться в еврея. Это для тех, у кого нет выбора. Сказано же -
'избранный народ'. Не путайте с избиранием в политбюро. Как дойдет дело до
газовой камеры, выберут все равно того же Кичкина...
- Ну уж это, позвольте, - всполошился Кичкин, - мерси вам за
комплимент!
Дарий хотел еще что-то добавить, но непонятное происходило с его
глазами - лица гостей перед ним сливались и расползались; криво плыла вся
комната. С трудом он поднялся на ноги, плохо слушающиеся после сидения в
мягком логове; извинившись, поблагодарил хозяйку, распрощался во все стороны
и, плотно за руку держа Анну, поспешил домой
.
И там он еще метался по квартире, не зная, собственно, что он хочет.
Подставив табурет, забрался в нишу над входной дверью, и, разворошив
собранные там отставленные вещи, выбрал старый альбом снимков из России с
оторванной титульной обложкой. Уселся в столовой; начал деловито листать.
Вот - он в солдатской гимнастерке в обнимку с такими же бритоголовыми, как
он сам. Вот - они с Аней, висок к виску, в свадебных вензелях. Вот - их
коммуналка на Маяковке - справляют Женский День; только что умер Сталин, а
через месяц не станет Ильи, отца Дария. Очки и нос отца, смазанные на
снимке, слабо различимы над столом под абажуром с кистями. Вот - Ирочка в
детском саду; Дарий принимает курсовые проекты. А вот - парадный снимок
Дария, отклеенный с институтской Доски Почета. Себя Дарий узнавал по памяти,
как кого-то другого - так же, как узнавал он родственников и знакомых. Так
же, как, временами, он не узнавал самого себя. Как однажды, пробегая по
ГУМу, неожиданно уставился в зеркальную тумбу - в центре зала у фонтана и
увидел врасплох вместо собственного - совершенно незнакомое, чужое лицо. Так
и на этих старых фото он отыскивал себя больше знанием, но не чувствовал все
безусловно сердцем, как чувствовал материнское, например, лицо. Его он с
легкостью опознавал даже в слабом, недопроявленном пятне, на загубленном
снимке. Он начинал листать альбом быстрее и быстрее, будто боялся опоздать,
ища какую-то срочно нужную ему фотографию...
Анна, проходя мимо на кухню, спросила: - Перекусишь? Яблочка?
Дарий отшвырнул альбом, дотянулся назад, до им же самим утром убранного
настольного зеркальца, накрытого сейчас для верности конвертом из синагоги.
Плотным конвертом с лапкой ханаанской пальмы на лицевой стороне. Он схватил
зеркало и решительно поднес к глазам. Из зеркала смотрел важный Дарий, такой
же, как на официальном фото, - в двубортном габардиновом кителе с массой
орденских планок на груди - крепкое, открытое лицо, сильные скулы, глаза
глядят с отвагой, чуть насмешливо и самоуверенно. Лицо в зеркале не
двигалось, только с краев поползли чернеющие пятна, как на засвечиваемом
снимке, постепенно поглощая все поле зрения.

Утром в понедельник, так рано, чго Балкопа не начал еще делать свои
приседания, а только еще зевал, раздался телефонный звонок.