"Борис Письменный. Вылет из Квинска" - читать интересную книгу автора

обходили стороной, сразу присоединяясь к шахматистам и Кичкину. - Что пишут,
господа-товарищи? - спрашивал Балкопа, кивая на стопку Нового Русского
Слова!, прижатую от ветра шахматной доской.
- Одни старые майсы, - отвечал, например, Голдин. - Мы давно это прочли
и забыли. В ихних газетах.- Старички считались на детской площадке знатоками
Америки; они могли, худо-бедно, разобрать кое-что по-английски из газет или
текст на упаковке лекарства. Приехав всех раньше, они успели поработать
'переводчиками' - в оранжевых накидках в конце школьных занятий переводили
детей через дорогу. Языку они выучились сами, но, странное дело, с разньм
произношением. Если Гилдин постоянно 'ойкал' на букве 'р', Голдин, напротив
- рычал львом. По их собственному определению, Гилдин выработал
северо-бруклинский акцент, а Голдин - южно-бруклинский (в разных частях
Бруклина жило большинство их знакомых). Например, объясняя, что нормальная
рабочая неделя - 40 часов, Гилдин, мягко булькая, говорил: -
Ноймал-войк-фойти-ауйс. Йе, сойтанли... Тогда как Голдин рычал: -
Ай-гар-рыт, вор-рки-фор-ри-ауррс!

Гилдин, покрутив в воздухе ферзем, поставил его на место, оценив свое,
видимо, шахматное состояние 'нихт-гут', на что Голдин возражал: -
Взялся-ходи, - и добавлял, что нечего жаловаться: - Кругом депрессия; всему
миру 'нихт-гут'; пусть хотя бы детям было
бы хорошо. - Кичкин язвительно фыркал и начинал про свое - 'про
определенные обязательства заевшегося Запада, которые надо потрудиться
выполнять'...
Дарий, в таком случае, склонял Балкопу пройтись еще на два круга -
ничто так не облегчало душу как простая пешая ходьба.

На первый день Хануки почтальон Льюис вручил Дарию два письма, оба
адресованные ему лично, с его именем, написанным полностью от руки. Одно
письмо было в пожелтелом первомайском конверте из Ессентуков. Какой-то
незнакомый Дарию пионер Саддык Мамеев писал ему округлыми детскими буквами:
- Дорогая дядя Даша! Приезжай к нам в Ессентуки...
В письме сообщалось, что мама и сын Мамеевы очень любили покойного
Семена Исааковича, 'Сенечку, который всегда хорошо отдыхал и поправлялся в
их санатории ХХ партсъезда'. Заключалось письмо дипломатическим заявлением,
что, если дядя Даша занята и не может быстро приехать в Ессентуки, маленький
Саддык с мамой и даже шофер санатория - Гога готовы сейчас же приехать
погостить в Америку и, тем самым, 'утереть нос всем в 4-ом грязелечебном
корпусе '.
Второе письмо, в плотном аккуратном конверте со штампом меноры, похожей
на ветку ханаанской пальмы, оказалось персональным Дарию приглашением на
воскресенье в местную синагогу. На то же самое воскресенье выпадал день
рождения душанбинки Цили Рахмуновой, соседки по дому. Впереди маячили
бесконечные праздничные дни по местному календарю, сверкающее марево, через
которое нужно было перескочить в Новый год. Дарий, решив побороть свой
психоз, уже который день избегал испытаний судьбы - не искал своих отражений
и брился вслепую, как Рей Чарльз.

С ночи выпал легкий декабрьский снег и тут же стаял, если не считать
слабых улик по краям тротуаров и крыш, по гребням внавал оставленных