"Борис Письменный. Марусина любовь" - читать интересную книгу авторакомадированным, например, на Землю для прохождения стажерской практики.
Такую фантазию допустить можно, если принять в учет странности его поведения. При том, что был он - светлая голова и умница, Санечка мог с легкостью в НИИ, где работал, одолживать всем последние рубли 'до получки'; сам ходил - зубы на полку. Как объяснить такое? Слишком уж доверялся; не преследовал в каждом деле, как полагается, личной выгоды. Ни о ком от него не слыхали не то, что презрительного, но плохого слова ,даже за глаза; даже в компании, где, получая коллективное наслаждение, язвили кого-то отсутствующего. Ангел наш предпочитал отмалчиваться; а, если говорить, то всегда приятное и соглашаться с собеседником. Наконец,он немного пописывал стихи и, что уже совсем невероятно, никому не навязывал написанного. Даже невзначай. Не чудно ли? Интересно, что проживали они - сама Мария Петровна и Санечка, в общем жилом массиве в районе Песчаных улиц, у метро у Сокола, где мамку дочь укокала. Клепик и подозревать не мог, что с некоторых пор в свои неслужебные часы капитан Фофанова пристрастилась следить за ним из-под тюлевой своей занавески. Просто так. Началось это давно и совершенно анонимно, когда слово ОВИР еще Клепику было наврядли знакомо. По странной прихоти следила Фофанова, как ходит-гуляет сосед взад-вперед, словно завороженный, по заплеванному чахлому садику. Или сидит, чиркает что-то в своем блокнотике на скамейке, находящейся буквально перед ее окном. В тот период непосредственно лицом к лицу они, кажется, не встречались. Дело в том, что корпуса домов, поставленные углами, тянулись изломанным тихого отдыха - точно напротив окна спальни Марии Петровны. В то время, когда входной подъезд Фофановой находился с обратной стороны домов, где имелся гараж для ее 'трешки' - третьей модели Жигулей. В ряду других индивидуальных гаражей частных автовладельцев, которых в ту пору предпочитали называть автолюбителями во избежание нездоровых аллюзий у остального, так сказать, безлошадного населения. Можно только преставить, каково было удивление капитана Фофановой - встретить своего соседа в коридорах ОВИРа. Приметив его в первый раз, она испытала смешанные чувства. На миг ей показалось приятным увидеть любчика у себя на службе. Но сразу же сделалось грустно по вполне понятным причинам. Что же это происходит у нас! Спешат, оформляются граждане еврейской национальности, уезжают из родного отечества будто их среди нас никогда не бывало; будто не перемешались мы с ними давно в одну семью, забывая, подчас, где чья нога, чье ухо; будто не жевали одни сушки и пряники, не ходили на те же танцы и поxороны... Но то были для Фофановой люди, так сказать, чужие -то были определенные группы населения, и Бог им судья. Совсем другое дело, когда собрался уехать Санечка. Надо было понимать так, что не сегодня-завтра опустеет наша садовая лавочка; исчезнет навсегда душевная картина жизни; одна вечная пустота станет перед глазами Марии Петровны. Перспектива такая ощущалась уже как личный урон, дело невозвратимое, безнадежно щемящее. Страшное это слово - 'навсегда'. Следуя с деловыми бумагами из кабинета в кабинет, Фофанова |
|
|