"Алексей Феофилактович Писемский. Уже отцветшие цветки" - читать интересную книгу автора

какого-то сидельца краснорожего, над всем надзирающего, послал шампанского
мне заморозить, а сам немедля к приходо-расходной книге и на четвертой же
странице встречаю расписку отца Николая Магдалинского, этого самого
скуфьеносца и лошадиного барышника, в заборе красного вина по рублю серебром
за ведро, тогда как настоящего кагора меньше десяти рублей серебром не
купишь, - разница, значит, значительная! Я этот листок выдрал и в карман, а
в первое же воскресенье опять к обедне в село и только уж не в сюртучке
штатском - а в вицмундире и при всех своих крестах и регалиях. В алтарь тоже
на этот раз не пошел, а стал направо на дворянской стороне. Опять идет
причащенье-с, опять мальчишки плачут, так что и утешить их ничем не могут.
Наконец, отец Николай выходит с крестом... Я подхожу и говорю ему: "Отец
протоиерей, я желаю с вами объясниться по одному делу!" Он, надо полагать,
сметал, что что-то неладное для него выходит, засеменил, заюлил и в гости
меня к себе зовет. Я пошел к нему и прямо начал с того, что вот, посещая
нередко в успенский пост церковь его, я заметил, что при причащении
младенцев, особенно грудных, они очень сильно кричат и плачут, а потому
нашел нужным исследовать причины тому, каковая и оказалась в дурном качестве
вина! Смутился попенка. "У меня, говорит, вино хорошее покупается!" -
"Хорошим, я говорю, оно никак не может быть, потому что вы платите по рублю
серебром за ведро, а кагор стоит десять рублей!" - "Как же, говорит, ваше
высокородие, вы это знаете?" - "Да я, говорю, видел вашу расписку в книге в
погребке и листок этот выдрал". Смутился поп сильно.
- Чего ж он мог смутиться! - невольно перебил я Рухнева. - Дети плакали
вовсе не от вина, а что их поражала вся эта церемония!
- Знаю-с это я! - подхватил он, лукаво подмигнув. - И поп это понимал,
но заноза тут, чего он испугался, была не в том-с, а что, покупая красное
вино по рублю серебром, он ставил его, может быть, в отчете церковном пять
или десять рублей, вот главным образом в какую жилу я бил и, кажется, попал
в нее, потому что отец скуфьеносец поспустил с себя немного важности. "Что
ж, - спрашивает он меня, - вы можете мне этим листом сделать?" Я говорю: "Я
не знаю; я представлю его губернатору при объяснительном рапорте, а тот,
вероятно, препроводит его к архиерею, который, чего доброго, передаст дело в
консисторию". Ну, а для всякого попа, знаете, попасть в лапы консистории все
равно, что очутиться на дороге между разбойниками - оберут нагло! "Вы,
говорит, совсем уж, видно, очернить меня хотите!.." - "Я, говорю, чернить
вас вовсе не желаю, а исполняю свой долг!.." - "Нет, говорит, вы не долг
свой исполняете, а потому что вы злобу против меня имеете за выкормка... так
извольте, говорит, я вам его подарю". - "Подарков, говорю, я не принимаю, а
купить - куплю". - "Прошу вас о том!" - "Что же цена?" - "Что дадите". Я
подумал: купить у него совсем дешево - подло. "Сто целковых, говорю, дам!" -
"Берите-с", - говорит, и этаким печальным голосом; а на поверку вышло, что
выкормок этот никуда не годная лошадь, только что толст, а ленивый, сырой,
так что сто целковых цена красная за него была; но попу, по жадности
поповской, казалось, что я чуть его не разорил, и принялся он кричать по
уезду, что я с него ни за что, ни про что взял выкормка даром! "Ах ты,
лживая душа", - думаю, и вся внутренность во мне, знаете, перевернулась от
злости за такую клевету... Я дал себе слово во что бы ни стало поднять опять
дело об чихире; прямо мне это не удалось, но косвенно, по крайней мере:
был-с у отца Магдалинского брат родной, тоже священник в маленьком, бедном
приходе... Был он вдов-с и работницу держал молодую, что по правилам