"Роберт М.Пирсиг. Субъекты, объекты, данные и ценности " - читать интересную книгу автора

работает очень хорошо. Второй - отнюдь. Большинство физиков очень уверенно
пользуется математикой квантовой теории и полностью игнорирует философию. Я
пойду в обратном направлении - сосредоточусь на философии и миную
математику. Работал я почти исключительно со вторичными источниками и более
всего опирался на книгу Генри Дж. Фолзе "Философия Нильса Бора". Я читал,
что существует множество вариаций Копенгагенской Интерпретации, и философия
дополнительности Бора - одна из них. Но она была и самой первой, поэтому
простоты ради я сосредоточился на ней одной.
Тем из вас, кто так же не знаком с квантовой физикой, как я, я
постараюсь сейчас предоставить минимальный конспект того, что привело к
нынешнему состоянию конфликта в 1927 году.
До 1900 года в физике существовала проблема, известная под названием
"ультрафиолетовой катастрофы". Радиация, испускаемая черными тела вела себя
не так, как предсказывалось. В 1900 году Макс Планк решил эту проблему,
выведя в теории, что испускаемая энергия поступает пакетами, а не
непрерывным потоком. В 1905 году Эйнштейн заметил, что свет поступает точно
так же, и назвал эти пакеты "квантами". В 1913 году Нильс Бор, разработавший
наиболее широко приемлемую в то время картину атому, увидел, что описание
того, как ведут себя эти кванты, также соответствует поведению электрона в
атоме.
С этой новой картиной вселенной появилось и некоторое количество
парадоксов: исчезновение местоположения пространства-времени, отказ от
причинной обусловленности и противоречивое явление атомной энергии как в
частицах, так и в волнах.
Лучшее свидетельство о периоде, непосредственно предшествовавшем
конференции 1927 года, оставил физик Вернер Гейзенберг, работавший с Бором
над этой проблемой:
"Помню многочасовые дискуссии с Бором, длившиеся допоздна и
заканчивавшиеся чуть ли не в отчаянии: в конце дискуссии я в одиночестве шел
прогуляться по соседнему парку и снова и снова твердил себе один вопрос:
"Может ли на самом деле природа быть абсурдной настолько, насколько нам
кажется в этих экспериментах с атомом?"" (Гейзенберг, 42).
В другом месте Гейзенберг говорит: "Когда вы говорите об этой модели,
то имеете в виду то, что можно описать только классической физикой. Как
только отходите от классической физики, то в строгом понимании вы даже не
знаете, что может означать эта модель, поскольку значений у слов больше не
остается. Вот в чем дилемма... Бор пытался сохранить общую картину,
одновременно опуская классическую механику. Он пытался сохранить и слова, и
картины, не сохраняя значений слов в этих картинах. В такой ситуации
возможно и то, и другое, потому что слова у вас больше не определяют никаких
вещей. Вы не можете уцепиться за вещи посредством слов, поэтому что остается
делать?.. Для Бора выходом стала философия вещей." (цит. по Фолзе, 111)
Гейзенберг вспоминает: "Те парадоксы были настолько центральны для его
разума, что он просто не мог себе представить, что кто-либо способен найти
на них ответы, даже с самой красивой математической схемой в мире... Самой
странной ситуацией стало то, что сейчас, подходя все ближе и ближе к
решению, парадоксы становились все хуже и хуже. вот в чем заключался
основной опыт... никто не мог знать ответа на вопрос: "Электрон сейчас - это
волна или частица, и как он ведет себя, если я сделаю то-то или то-то, и так
далее." Парадоксы, следовательно, становились гораздо ярче выраженными в то