"Борис Пильняк. Тогда в октябре... В Москве (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

бумажку, ветошь, коробку от сардинок, петушиный крик в обиде на куриный
хвост, унесшийся по ветру от петуховой страсти,- так там на площади пулемет
разбросал солдатские подсумки, котелки, винтовки, куски шинелей. Но был не
июль, а октябрь,- и в тот день выпадал первый снег, ветер скреб когтями
более крепкими, чем у хорошего сапожника, хотя ногти у сапожника должны быть
крепкими по его ремеслу, чтоб ногтем проминать и отмеривать кожу,-и сумерки
готовились лить бочки чернил, сумерки, похожие на рабочие мастеровские
куртки и на их быт в заводских казармах, утверждавших, что Москва - рабочий,
заводской город и здесь могут твориться людские стихии...
Тот, что ушел умирать в штаб, заснул там и остался жив,-никогда больше
не встречал своих товарищей по полуроте. Он проснулся утром, в дыму махорки
и пороховой копоти, из ряда тех, что спали на полу, так же свалившихся в
переутомлении, как он. И вместе со всеми он вышел на улицы, вместе со всеми
шел переулками, и в руках у него - против его воли - была винтовка, чтобы
убивать, чтобы он понял, что убивать нельзя. И весь день он бродил, как
бродят после боя на полях потерянные, потерявшие хозяина-товарища, лошади.
Ночью он застрял на заводе, первый и последний раз; в котельной у стухающих
печей спали и бодрствовали рабочие; вагончики для угля были опрокинуты, вода
из котлов спущена (чтобы можно было спать прямо в котлах); уголь валялся
горами как попало, как бросили его рабочие, уходя умирать; электричество не
работало, горели только две лампочки-масленки; все пропахло копотью,
каменным углем, нефтью и машинным маслом; - и стальная лестница, что вела в
турбинную, казалась глазу чужого лестницей из преисподней в рай,- так
сиротливилось здесь чужому, в копоти, в полумраке, в огромных котлах, в жаре
печей и холоде люков для угля. Рабочие спорили и в спорах уползали в глотки
котлов, где абсолютно тепло и абсолютный мрак,-другие делили под лампочкой
на угле хлеб и воблу, всем поровну, воду черпали из луж и ели стоя,
оборванцы, в куртчонках до колен и, как солдаты с винтовками в руках-не как
солдаты-дулами вниз (...чтоб, если уж стрелять случайно, так в землю, чтоб
убить госпожу землю...).
Тот, который не умер, поднялся лесенкой в турбинную,- там была тишина,
порядок, холодок и мрак, там были строгие машины, четкие, как формула,- за
огромными стеклами окон мигали звезды, здесь никого не было. Тот, который не
умер, через контору вышел во двор; звезды мигали ближе, многими бочками
грузился мрак, и было пусто и холодно,- во всем мире, как в нем самом,- и ни
души человеческой не было кругом на дворе. Тогда другой лестницей, по
заугленным ступенькам, он вернулся в котельную. Рабочий-старик подал ему
кусок хлеба, две картошки и воблину: "Поешь, товарищ!" Он стал есть, и хлеб
после рук рабочего пропахнул машинами и порохом. Здесь, после порядка
турбинной и безлюдья небес,- в лоскутьях света, в тепле, рваном, как
мастеровская куртка, в горах угля, в подземелье, где строго торчали топки
печей и глотки котлов, после тепла хлеба и картошки, он заснул, просто, как
всегда люди. Он не помнил, долго ли он спал,- он проснулся около котла, на
угле, первыми он увидел глотки печей и винтовку под своей головой,- он
проснулся потому, что около него спорили, пришли еще новые, с постов, на
смену.
Люди умеют видеть только своими глазами,- все, что ниже и выше этого
человека, в понятиях невещественных, ему не видно, непонятно,-трудно найти
"плоскость", откуда видно: рабочие спорили - о пустяках: о том, кому идти в
очередь по наряду, кто - какой Митрий - спит с вечера в котле, кто где был и