"Борис Пильняк. Третья столица (Повесть)" - читать интересную книгу автора

тисненной золотом, коробка сигар, резиновый порт-табак, прибор для чист-
ки трубок, трубки. Поезд пересекал Германию, где небо было бледно, как
немецкая романтика, но был весенний день, бодро светило солнышко, и в
купэ с окнами на юг, в солнце, был голубоватый свет, в бархате, в крас-
ной фанере, скрывающей мрамор умывальника. Солнце бодро дробилось в мед-
ных ручках, скрепах, оконных запорах, в бодрости красного дерева. В купэ
был голубой свет, нежнее, чем дымок сигары, но дымок сигары не мешал.
Голубой свет был рожден голубой мягкостью бархатных дивана и его спинки,
и стульчика у стола. Мистер Роберт Смит, как всегда, спал в пижаме, в
туго подкрахмаленных, скрипящих простынях. В умывальнике была горячая и
холодная вода. Проводник сообщил, что кофе готово, и оставил номерок
места в ресторане. Мистер Роберт мылся и обтирался до ног одеколоном,
делал голый гимнастику, брился, затем надел все свежее: шелковые голубые
кальсоны до колен, черные носки на прорезиненных шелковых подвязках, ох-
ватывающих икру, - черные ботинки без каблуков с острейшими носками, -
крахмальную рубашку, блестящую добродетелью. Над чемоданом с костюмами
мистер Смит на момент задумался и надел синий - брюки, завернутые внизу,
жакет с большим прорезом, с узкой талией и широкими полами. Но воротни-
чок он надел утренний, мягкий, чтоб недолго переодеваться перед обедом.
Пришел проводник, француз, убрать купэ. В ресторане перед мистером Сми-
том сидел русский, должно быть, ученый: мистер Смит это узнал потому,
что господин был в визитке, но с серым галстухом, манжеты у него были
пристяжные, и он за столиком - за кофе - разложил кипу немецких, анг-
лийских и русских книг, - этого никогда б не сделал европеец. - В купэ
дробилось, блистало солнце, был голубой свет, проводник ушел, и пахло
сосновой водой. Мистер Смит сел к окну, откинулся к спинке, в солнце,
ноги положил на стульчик у столика, солнце заблистало в крахмаленной
груди, переломил


ось на тугой складке брюк, кинуло зайчик от башмака ко многим другим зайчикам, от медных сдержек, от строгого лоска красных фанер.
Волосы в бриллиантине, на прямой пробор, тоже блестели, - а лицо, в голубом свете, было очень бледным, почти восковым, до ненужного сухое, такое, по которому нельзя было определить возраста - двадцать восемь или пятьдесят. Мистер Смит сидел с час неподвижно, с ленивою трубкой, которая медленно перемещалась из губ в руки, вот-вот потухая. Потом он достал из чемодана дорожный блок-нот, развернул Montblanc, автоматическую ручку-чернильницу, и написал письмо брату. -

"Мой брат, Эдгар.

"Ты писал мне о, так называемой, гипотезе вечности и о том, что твое
судно уже снаряжено, и на-днях ты идешь в море к северному полюсу. Быть
может, это письмо дойдет до тебя из Лондона уже по радио. Сегодня я пе-
рееду границу прежней императорской и послезавтра - теперешней, советс-
кой России. Мы с тобой долго не увидимся. Ты прав, истолковывая гипотезу
вечности, как фактор вообще всякой жизни: все мы, как и история народов,
смертны. Все умирает, быть может ты или я завтра умрем, - но отсюда не
истекает, что человечество, ты, я, - должны ожидать свое завтра, сложа
руки. Все мы, конечно, ощущаем нашу жизнь как вечность, иное ощущение
нездорово, - но мы знаем о предельности нашей жизни и поэтому должны
стремиться сделать - дать и взять - от жизни все возможное. Я скорблю
лишь о том, что у меня слишком мало времени. В этом я вполне согласен с
тобой. Но я думаю сейчас о другом, которое мне кажется не менее важным:
о человеческой воле, когда народы в целом, как ты и я в частности, волят
строить свою жизнь. Ты уходишь со своим судном к северному полюсу, я еду