"Борис Пильняк. Третья столица (Повесть)" - читать интересную книгу автора

этот мороз, и жгущий, как коньяк: от него в холоде ноют зубы и коньяк
обжигает огнем коньяка, - а губы холодны, неверны, очерствели в черствой
тишине, в морозе. А на усадьбе, в доме, в спальной, домовый пес-старик
уже раскинул простыни и в маленькой столовой, у салфеток, вздохнул о
Рождестве, о том, что женщин, как конфекты, можно выворачивать из
платья. - И это, коньяк этих конфект, жгущий холодом и коньяком, - это:
мне - Ах, какая стена молчащая, глухая - женщина - и когда окончательно
разобью я голову?.

2. Мужчины в пальто с поднятыми воротниками.

Емельян Емельянович Разин, русский кандидат филологических наук, сек-
ретарь уотнаробраза.
Пять лет русской революции, в России, он прожил в тесном городе, на
тесной улице, в тесном доме, - каменном особняке о пяти комнатах. Этот
дом простоял сто лет, холуйствовал без нужника столетье и еще до револю-
ции у него полысела охра и покосились три несуразные колоннки, подпираю-
щие классицизм, фронтон и терраску в палисаде. Переулочек в акации и си-
ренях, - в воробьях, - был выложен кирпичными булыжинами, и переулочек
упирался в церковь сорока святых великомучеников (в шестую весну русской
революции, в людоедство, по иному, по новому в столетье - взглянули об-
раза в этой церкви из-под серебряных риз, снятых голодным, позеленевших
и засаленных воском столетий). Вправо и влево от дома шли каменные забо-
ры в охре. Против - тоже каменный - стоял двухэтажный, низколобый, купе-
ческий дом - домовина - в замках, в заборах, в строгости, - этот дом -
тоже печка от революции: сначала из него повезли сундуки и барахло (и
вместе с барахлом ушли купцы в сюртуках до щиколоток), над домом повис-
нул надолго красный флаг, на воротах висели поочереди вывески отделов -
социального обеспечения, социальной культуры, дом гудел гулким гудом,
шумел Интернационалом коммунхоза, - чтоб предпоследним быть женотделу,
последним - казармам караульной роты, - и чтоб дому остаться в собствен-
ной своей судьбе, выкинутым в ненадобность, чтоб смолкнуть кладбищенски
дому: побуревший флаг уже не висел на крыше, остался лишь кол, дом рас-
корячился, лопнул, обалдел, посыпался щебнем, охра - и та помутнела, ок-
на и двери, все деревянное в доме было сожжено для утепления, ворота
ощерились, сучьи и даже крапива в засухе не буйничала, - дом долгое вре-
мя таращился, как запаленная кляча. - В доме Емельяна Емельяновича в
первую зиму, как во всем городе, на всех службах задымили печи, и на
другую зиму, как во всем городе поползли по потолкам трубы железок, чтоб
ползать им так две зимы, - чтоб смениться потом для дальнейшего морепла-
вания кирпичными - прочными мазанками, - в снежной России, как в бесс-
нежной Италии. Емельян Емельянович каждое утро с десяти до четырех ходил
на службу, и университетский его значок полысел от трудов и не надобнос-
ти. В оконной раме сынишка выбил стекло (этого сынишку вскоре отвезли -
навек - на кладбище), - окно заткнули старым одеялом, и тряпка зимовала
много зим, бельмом. В столовой на столе была белая клеенка, с новой зи-
мой она пожелтела, потом она стала коричневой и не была, собственно,
клеенкой, ибо дыр на ней было больше, чем целых мест, - и на ней всегда
кисли в глиняных мисках капуста и картошка, - хлеб убирался, когда был,
в шкаф. Вечерами горели моргасы, нечто вроде лампад, заливаемые фатанаф-